Белый Бурхан
Шрифт:
— А зачем тебе такой большой топшур, парень? Ты на нем ногами играешь, да? А почему у твоего отца русская борода растет? А зачем твоему дохлому скоту столько погонщиков — у баранов твоих золото в курдюках, а?
Болтовня назойливого тубалара надоела Яшканчи, и он поставил своего коня поперек его дороги:
— Скажи все сразу, не сходя с места, а потом уезжай! Ну!
Тот оскалился и поднял плеть:
— Эй, ты! Всю жизнь косоротый! Давай дорогу! — Но, увидев подъехавших следом Хертека и Доможака, опустил плеть. — Вперед я ушел, попутчиков
— Нет у тебя никаких попутчиков и никакой дороги, Хомушка! — строго сказал Хертек. — На переправе ты ехал в другую сторону и вернулся. Зачем ты вернулся, Хомушка? Бабинас-перекупщик тебя вместо себя оставил? Зачем? Каким скотом вы с ним торгуете? А может, не скотом, а честными алтайцами?
Смертельная бледность покрыла лицо тубалара.
— Я тебя не знаю! — закричал он. — Чего пристаешь! У тебя своя дорога, у меня — своя!
— А я тебя хорошо знаю, Хомушка. Русским стражникам помогаешь Техтиека ловить? Ну и лови его!
У Хомушки испуганно забегали глаза и перекосился рот:
— Какие стражники? Зачем мне русские стражники? И Техтиека я не знаю!
— Может, других пастухов позвать? — предложил Яшканчи. — Они поговорят с ним!
— Не надо. Он уже выдал себя. Уступи ему, Яшканчи, дорогу! Пусть едет навстречу своей смерти сам!
— Я тебя узнал, — сказал Хомушка мрачно, — ты — Хертек! Тебя ловит Тува!
Родиона и его сопутчиков буран подстерег на выходе из Курайской степи. Упал, закружил, затянул все белесой мокрой мутью.
— Не то зима этакую рань пожаловала? — удивился Родион, поджидая Акулину и Макара со стадом. — В Курай надо поворачивать! И не мешкая! До Чагана — большой путь! Перемрем и скотину погубим!
Вот и Макар. Лицо усталое, под глазами — мешки от бессонницы, хоть и не спал всего одну ночь. Остановился рядом, мотнул головой, прохрипел:
— Метет, язви его! Вота увязались в путь не ко времени! А все Кузеван: успеется!.. Что кумекаешь-то, Родион?
— Вернуться и переждать непогодь в Курае.
— Ждут нас тама! — скривился Макар. — Держи карман, навалят!
Подошли Фрол с Кузьмой, но держатся по-прежнему сторонкой, лишь поглядывая изредка на Родиона, признавая в нем главного и как бы опасаясь, что это он и напустил непогоду.
— Чего шары пялите? — прикрикнул на них тот. — Бабе бы лучше помогли со скотиной! Не до святости, коль беда!
Не отозвались, повернулись, пошли навстречу стаду.
— За что ты их лаял-то? — попрекнул Макар. — Слово дали молчать, вот и блюдут свой обет. С этим у их — строго!
— А ну их! — отмахнулся Родион с сердцем. — Будто цепи на ногах! Кандалы государевы.
Подошло стадо. Акулина укуталась в платок — только нос и глаза торчали. Острые, как иголки. Но молчала пока: ее дело бабье — как мужик распорядится, так и будет. Сама увязалась — никто не звал!
— В Курай надо вернуться. Не в степи ж околевать!
— Мне все едино, — вздохнула Акулина. — Как ты, так и я…
У темноверцев
Повернули. Теперь буран хлестал в спины и подгонял их белой хворостиной. Версты через две показались темные избушенки, пахнуло дымком и кислятиной, послышался собачий брех. Скоро и жилье сыскали — чье-то заброшенное зимовье, судя по постройке, теленгитское: ни окон, ни крыши, только дверь… Им-то что — костер запалили и тепло и светло!
Акулина сразу же занялась по бабьей части обживать жилье, а Фрол и Кузьма из дров поленницы начали себе шалашик ладить с подветренной стороны.
— И чего дуруют? — покрутил Макар головой. — Аль тут им было бы тесно с нами? Ух, темнота!
— Вера у них такая, — вздохнул Родион, — на все запрет.
— Ну и сидели бы дома!
Скоро буран утих, а к вечеру начал иссыхать и выпавший снег. Тучи ушли, выкатило солнце и можно было сызнова собираться в дорогу, но Макар вдруг загрустил. Сел на порожке и, сцепив руки на коленях, мучительно и напряженно морщил лоб. В глубине души он уже клял и ярмарку, и дорогу, и Кузевана, и самого Родиона, заторопившего его. Акулина старалась не влезать ни во что, ожидая, когда с мужика ее целиком слезет торгашеская дурь и он сам предложит заворачивать стадо обратно, домой…
Родион заглянул в шалашик к темноверцам. Фрол и Кузьма стояли головами к выходу на коленях, их ладони лежали на грязной от подтаявшего снега земле, а лбы покоились на тыльных сторонах ладоней. Почуяв чужака, поднялись, обтерли ладони о штаны, уставились на гостя.
— Нечего лбами землю мять! — сказал Родион строго. — Идти пора, пока ведро!
Обе головы кивнули враз, оба рта раскрылись, как по команде:
— Посейчас, тово…
Макар с Акулиной уже сбили свое стадо в кучу и о чем-то тихо перешептывались. Взглянув на них, Родион от души пожалел горемык: он-то с темноверцами за счастьем лыжи навострил в дальний путь, а эти-то — куда и зачем? Тряпка лишняя бабе понадобилась? Жизни им без той окаянной тряпки нет, что ли? К месту буран! ан, дурь-то малость и повыдуло? Ничего, дальше дорога слаще этой будет — ни жилья, ни лесочка поблизости, одни скалы! Да и на ночную стоянку Родион больше не рассчитывал: убегать надо из Алтая, пока зима колуном не трахнула по дурной башке! Там, по ту сторону Сайлюгема, путь иной!..
Встали рядком все трое, наспех помолились за себя, за единоверцев, за весь мир. Особую молитву счел Макар за сохранность живота скотского и за благополучный путь… Поди, сам ту молитву и придумал? Не было ведь такой, не помнил Родион…
— С богом! — подбил сборы Макар и первым вышагнул на дорогу.
Едва прошли с версту, как пришлось остановиться. Во всю ширину езжей части текли стада овец, коз, быков, коней…
— Батюшки-светы! — ахнула Акулина и перекрестилась на ближний коровий зад. — Никак к кочевникам, к калмыкам пристали!