Белый гонец
Шрифт:
Ваня, услышав это, как угорелый сорвался с места и принялся метаться по комнате, словно ища выход…
– Что это с тобой? Ты куда? – изумился Стас.
– Как куда?! Немедленно искать эту грамоту! – закричал Ваня, замечая, наконец, дверь.
– Я с тобой! – рванулась к нему Лена.
– Сам справлюсь! – грубым жестом отстранил ее Ваня.
– В таком деле мне помощники и посредники не нужны…
– Боится, что ты на грамоту потом свою долю потребуешь! – шепнул Лене Стас и крикнул вдогонку другу: - Вань! А как же мы?
Ваня только рукой махнул – мол, делайте, что хотите, разве не видите,
– И что же теперь будет? – растерянно оглянулась на Стаса Лена.
– Увидим! – сам еще не зная, как дальше быть, пожал тот плечами.
– В любом случае, у нас появилось время, чтобы повлиять на него и заняться спасением Покровки.
– А что мы с тобой будем делать сейчас?
– Как это что? – удивился Стас.
– Пойдем собирать информацию! Слушай, ну и богата же ваша Покровка…
– Во-первых, наша! – перебила его Лена. – А, во-вторых, чем же она богата?
– Приключениями, - кивком соглашаясь с ней, отозвался Стас. – Каждый раз в ней что-то случается, когда я сюда приезжаю. И вообще, тут всегда так, наверное, было!.. – покачал он головой и вместе с Леной вышел из дома, не забыв прихватить печать Мономаха…
4
Одно утешение было у Славки…
«Ага! Вот они - половцы! Сидят, как пни вдоль дороги… И чего не уходят? Кого ждут? И правда, странный какой-то набег! Самый злой хан во главе отряда, а больше шума, чем дела! Бр-рр… холодно как… Им хорошо – у них костер. Второй стог, наверное, уже дожигают. А один вообще целым оставили. Может, еще и на ночь здесь решили остаться? Не-ет, прав дед Завид, надо все точно узнать!»
Славко, пригибаясь, выбежал из леса и, прячась за кустами, стал подползать к сидевшим вокруг костра половцам.
Время от времени один из них вставал и, стягивая со стога большую охапку сена, подбрасывал ее в костер.
Кустарник закончился. Впереди были ручей, ива и снова кусты.
Славко улучил момент, когда в очередной раз пыхнуло от новой порции сена пламя, и перепрыгнул не замерзающий даже зимой ручей, задевая плечом закачавшуюся иву.
«Эх – заметят, всю жизнь оплакивать меня будешь!» - на ходу мысленно бросил он ей и залег в кустах, шагах в десяти от половцев.
Ветки мешали ему, но раздвигать их было опасно. Увидит Узлюк его заячью шапку, не будет разбираться, заяц это или человек. А поймет, что человек, еще хуже будет…
Славко поелозил на животе и улегся, наконец, поудобнее.
– Вот они, совсем рядом… Налима моего жрут! А запах-то какой…
Половцы, уплетая за обе щеки налима, похваливали хана с метким Узлюком, да еще и посмеивались над своим глуповатым товарищем, Тупларем. Тот, укрывшись одной конской попоной, весь синий от холода, сушил у костра свою простую одежду, категорически отказываясь есть человека-рыбу. Она больше подходила для бедняка, чем для воина: старый халат, дырявая овчина, мокрые сапоги и обмотки-портянки.
– А мне, что человека, что рыбу, что есть, что стрелять – все едино! – с набитым ртом хвастал Узлюк. Этот, наоборот, был одет в хороший полушубок, ладные порты, дорогие сапоги - во все наше, русское, наверняка снятое с убитых им же людей. И шапка у него была боярская. Ел он жадно, торопясь. Единственное, что мешало ему и заставляло морщиться, то и дело
«Первый раз в жизни, небось, ноги помыл!» – усмехнулся про себя сначала над беднягой Тупларем, а затем и над стрелком Славко.
А потом все внимание его переключилось на хана Белдуза. Светловолосый, с бородкой и усами цвета спелой пшеницы, он был без серебряного наличника. Утепленный изнутри мягким войлоком, тот лежал рядом.
Вот он, самый ненавистный враг - сидит прямо перед ним, в дорогих доспехах, с круглой бляхой на груди, а убить его не убьешь. Как?
Стрелой из лука Узлюка? Так до него еще добежать надо. И ослабил на время отдыха тетиву Узлюк. Сразу видно – опытный стрелок, у него даже один глаз все время прищурен, словно он постоянно ищет цель или прицеливается… Нет, стрелой никак не пойдет!
Тогда - саблей? Опять не получится - ведь налима греют над огнем на своих саблях, поганые. Погреют, погреют, потом нанижут на ивовый прут и опять жуют…
На елку, под которой они сидят, может, забраться и, прыгнув на шею хана, как рысь-пардус, перекусить горло?.. Но его самого еще до того, как на первую ветку залезет - и саблями, и стрелою…
Одно утешение было у Славки – хан то и дело морщился от боли в руке.
– Ядовитые зубы у этого рус-ского змееныш-ша, что ли? – даже прошипел он однажды, и Славко подумал о том, что знай он заранее, то дал бы перед этим укусить себя гадюке или наелся бледных поганок…
«Эх, отцовский нож бы сюда! Или хотя бы засапожный… – мечтательно вздохнул он, видя, как дергается вверх-вниз кадык пьющего из бурдюка хана. – Лучше бы мне Онфим его, чем крест, привез! Так бы сейчас, р-раз, - и нет Белдуза! Уж я бы не промахнулся! Опыт есть… Никто в веси не может метать ножи так метко, как я!»
Весь этот опыт Славки заключался в том, что, выпросив однажды у Милушиного мужа засапожный нож, он собрал всю детвору, нарисовал на маленькой дверце низенького амбара статной женщины фигуру половца и решил продемонстрировать свое мастерство. С криком: «Бей поганых!» он метнул нож. И надо ж такому было случиться: в этот самый миг дверца открылась, и в ней возникла вытаскивающая за собой тяжелую корзину хозяйка… Не будь ее, нож, конечно, вонзился бы прямо в сердце половца, а так…Прямо в хозяйку, чуть пониже спины! Как говорится, и смех и грех… Хорошо еще дело было не летом, а осенью, когда уже надевают более-менее плотную одежду…
– Половцы! Половцы! – завопила женщина, решив, что в нее угодила вражеская стрела.
Тревога была страшной. По лесам разбежалась разве что не вся округа.
Дед Завид после этого собрался запороть Славку до смерти. Но Милушин муж, чувствуя свою вину, все-таки это он дал нож мальчишке, уговорил деда самому выпороть Славку. Он бил вроде не сильно. Так ему казалось, потому что Славко упорно молчал. Но ведь рука-то у него кузнецкая! А Славко молчал, потому что отец успел завещать ему жить по закону и совести. И коль он нарушил закон, то по совести обязан был молчать. Словом, когда Милушин муж увидел, что «нарисовал» на том месте, на котором Славко не мог сидеть потом месяц, то от жалости пообещал собственноручно выковать и подарить ему засапожный нож. Но – только когда тот поумнеет!