Белый индеец
Шрифт:
Ренно испугался.
– Ренно следует знать о многих вещах, - вмешалась в их разговор Ина. У меня было много видений, и маниту открыли мне будущее. Они сказали, что мой сын станет вождем и приведет воинов сенека и всех ирокезов к победам над врагом.
Ренно выпрямился. Ничто не могло обрадовать юного воина больше, чем весть о грядущих походах.
– Маниту не сказали мне, станет ли наш сын сахемом. Еще не пришло время смотреть так далеко в будущее, - она замолчала, а потом медленно добавила: - Многое предстоит узнать, Ренно. Ты должен поклясться, что мои слова
– Клянусь, мать моя.
– Ты избран маниту, чтобы связать узами дружбы наш народ и бледнолицых. Вот почему ты был послан нам еще ребенком. Ты и сенека, и бледнолицый. Маниту вели тебя всю жизнь, чтобы подготовить к этой работе.
Никто не смеет противостоять воле маниту, чтобы не прогневать духов, и Ренно склонил голову. Он испытывал одновременно и радость, и смущение. Впереди его ждали новые испытания, и пока еще он не был к ним готов. Оставалось надеяться, что маниту дадут ему опыт и знания. Сейчас нужно просто смириться с неизбежным.
– Да будет так.
– Воин, побеждающих в битвах, получает много ран, - сказал Гонка. Кожа его покрыта шрамами.
Ренно знал эту старую поговорку, но не понял, почему отец вспомнил ее именно сейчас.
– Молодые и старшие воины, которые учатся стрелять из огненных дубинок, знают, что скоро мы обменяемся с бледнолицыми вампумами в знак дружбы. Но не все люди видят будущее. Они хотят войны с бледнолицыми, чтобы вернуть их великому морю.
– Это глупо, - сказал Ренно.
– Их слишком много, и у них есть огненные дубинки.
– То же самое я сказал на совете, и многие согласились со мной. В нашем народе есть люди, которые не любят тебя, Ренно, потому что ты пришел к сенека от бледнолицых. Они глупы, потому что ты - первый из воинов сенека. Но мудрые слова не доходят до их ушей. они хотят вернуться во времена предков, во время, которое ушло.
Ина посмотрела на мужа.
Он едва заметно кивнул.
Она коротко вздохнула и заговорила.
– Ты самый молодой из воинов, но у тебя уже пять скальпов за поясом. Твой отец и я гордимся тобой, и многие люди разделяют нашу гордость. Но есть такие, кто не любит тебя, потому что у тебя светлые волосы и глаза. Тот, кто ненавидит тебя больше всех - хранитель веры, отец Йалы.
Ренно вздрогнул, словно его ударили в лицо.
– Ты должен знать это.
Сын с трудом сдержал себя.
– Йалу, - медленно сказал он, - послали к родственникам онейда, чтобы она не стала моей женой, когда я вернулся из города гуронов.
Ина сочувственно кивнула.
– Мы не стали говорить тебе, сын мой, - заговорил отец, - потому что не хотели причинять тебе боль. Но хорошо, что ты все узнал сейчас. Маниту посылают испытания тем, кого любят, чтобы знать, хватит ли у них сил вести наш народ.
Ренно сглотнул. Отказаться от Йалы было труднее, чем пройти все прошлые испытания.
– Йала не станет твоей женой, - сказала Ина.
– Ее отец не изменит своего решения.
– Так что забудь о ней, - подхватил Гонка.
– Ты должен доказать маниту, что достоин их веры.
Ренно
– Да будет так.
На высоком берегу реки Святого Лаврентия, недалеко от города Квебек, стояла самая крупная во всей Северной Америке крепость - Цитадель. За высоким частоколом находилось множество деревянных и каменных домов, плац, официальные здания, жилища старших офицеров и резиденция местного правителя. Это было сердце, мозг и нервный центр Новой Франции.
Губернатором колонии был принц де Шамбертен, правивший этой дикой, бескрайней землей от имени Его Христианнейшего Величества Людовика Четырнадцатого. Маленького роста и непредставительный на вид, принц Шамбертен пытался компенсировать внешние недостатки роскошным костюмом, покрытым золотым шитьем. Камзол скрывал узкую грудь, а длинные локоны падали на плечи.
Губернатор сидел в резном кресле с высокой спинкой, точной копии трона его версальского господина, и был окружен своими обычными собеседниками -официальной супругой, в платье с неприлично глубоким вырезом, которое, возможно, пришлось бы к месту в далекой Европе, но в этом городе казалось нелепым, адъютантом. имевшим привычку разгуливать по собственным покоям в женском платье, и очень красивой девочкой-метиской, которая иногда получала сомнительное удовольствие, разделяя ложе с королевским губернатором.
Полковник Алан де Грамон не нуждался в подобной аудитории, и с трудом скрывал презрение к самому Шамбертену.
Прямой и подтянутый, в золотом с белым мундире кавалерийского офицера, с коротким париком на выбритой голове, Грамон прошел во внутреннее помещение дворца, остановился и отдал честь.
Губернатору очень нравилось заставлять Грамона немного постоять перед тем, как предложить ему стул.
– Астролог предсказал мне, что днем меня ждут дурные известия, капризно заговорил Шамбертен, сажая метиску себе на колено и начиная ласкать.
– Но я и представить себе не мог, что меня ждет такая неприятность, как встреча с вами.
Алан де Грамон и не пытался скрыть нетерпение.
– Мне нужно поговорить с вами наедине, монсеньер.
– У меня нет секретов от моих близких.
Девушка еще сильнее прижалась к нему.
Грамон заговорил строже.
– Не дозволяется обсуждать вопросы безопасности Короны в чьем-либо присутствии. Такое указание подписано лично Его Величеством.
Губернатор нетерпеливо вздохнул, столкнул девушку и жестом велел всем выйти.
– Что же такого произошло, о чем никто не должен знать?
– На днях из английских колоний вернулся один из моих лучших лазутчиков...
– В такую мерзкую погоду?
– перебил его Шамбертен, указывая на покрытое инеем окно.
– Для моих людей погода - не препятствие.
Губернатор отхлебнул еще вина.
– Монсеньор, мы столкнулись с большими трудностями. Несколько месяцев тому назад англичане из Массачусетса и Нью-Йорка доставили оружие ирокезам. Насколько мне известно, теперь сенека располагают по меньшей мере тремястами стволов, и еще сто находятся у могавков.