Белый конь
Шрифт:
Рыбак на цыпочках подошел к столу и поднял фитиль. В комнате стало светлее, и веки спящей дрогнули. Ладо подошел к кровати. Юлия открыла свои большие черные глаза. В их глубине не было и тени упрека. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, смотрела — и больше ничего.
— Юлия…
Она еще шире раскрыла глаза.
— Юлия…
— Закрой дверь, холодно. — Юлия спрятала руки под одеяло и повернулась на другой бок.
— Постой, здесь девочка стоит, Юлия.
— Что за девочка?
— Тасо.
— Какая
— Не знаю. Сказала, что зовут Тасо, — смешался Ладо.
— А ты взял и домой привел.
Юлия привстала.
От ее тела веяло теплом, и Ладо захотелось коснуться рукой ее теплого тела, погладить, приласкать. Он поглядел на свои грубые руки и сунул их в карманы, поглубже, словно прятал украденные вещи.
— Жалко ее, Юлия, ей некуда идти.
— А тебе до всех дело!
— Пусть переночует у нас, а утром идет куда хочет.
Юлия сунула ноги в шлепанцы, потянулась к лампе, прибавила огня.
— Делай, что хочешь…
— Заходи, Тасо… Заходи, говорю.
Тасо робко ступила в комнату; Юлия удивленно на нее уставилась, потом перевела взгляд на мужа.
Юлия почему-то представляла себе Тасо маленькой девочкой, а перед ней стояла зрелая красивая девушка. Светлые косы спускались от затылка до бедер, на бледном лице алели губы.
Ладо, впервые видевший Тасо при свете, тоже был поражен ее красотой.
— Юлия, ты же знаешь Степанэ… Он затащил ее на мельницу.
Юлия снова опустилась на кровать. Щеки ее порозовели, глаза сузились. Она так смотрела на девушку, словно оценивала ее красоту, свежесть. В ее глазах мелькнула мысль, чуждая ей раньше, ибо раньше она никогда не думала о тех годах, которые отделяли ее от возраста Тасо.
— И что же? — спросила она.
— Не подоспей я вовремя, погубил бы он девушку…
— Погубил бы?
— Да…
— Да, да… — повторила Юлия тем же тоном, каким произнес эти слова муж.
— Что же будем делать, Юлия?
— Что будем делать? — Юлия обвила руку мужа своей рукой и улыбнулась. — Поступай, как знаешь.
— Уложим ее здесь.
— А ты?
— Я лягу на балконе.
— Хорошо, Ладо.
Тасо покорно стояла в распахнутых дверях.
Наутро рыбак отвел девушку к Антону. Ему нужна была судомойка. А Степанэ даже не вспоминал ту ночь, во всяком случае, держался так, будто ничего не случилось.
Рабочие уже разобрали крышу нашего дома, сняли с петель двери, оконные рамы, разрушили балконы, голые стены глядели бессмысленно, как человек, ограбленный посреди дороги и не знающий, что делать, куда бежать, где укрыться.
Дядя Ладо был поглощен делом. Я видел, с каким почтением относились к нему остальные. Считали его знающим мастером, так оно и было на самом деле. С каждой мелочью шли к нему, и он охотно, неутомимо и спокойно давал советы и указания.
А старый дом рушился, становился все ниже, меньше, в воздухе столбом поднималась
Ладо с самого утра сидел под липой и чинил свою сеть.
Во дворе играли дети, толкались у крана, обливались, галдели. Мако уже успела окатить их водой из таза, чтобы они оставили кран в покое. Но дети, разумеется, и не думали ее слушаться.
В дверях мельницы появился Степанэ, за ним по пятам следовал какой-то крестьянин, который, горячо жестикулируя, что-то ему доказывал. Переругиваясь, оба перешли через мостик. Крестьянин снова погрузил на осла уже снятые было мешки и отбыл со двора. Как видно, клиент с хозяином не сошлись в цене…
Степанэ подошел к Ладо и, сердитый, уселся на камень.
— Кнут по таким плачет, — ворчал мельник. Он злился еще и потому, что подводили грузчики — четвертый день не появлялись, и ему самому приходилось делать работу, до которой он, как правило, не нисходил.
— Его зерно, хочет у тебя мелет, хочет — нет, — с некоторым опозданием проговорил рыбак.
— Зато мельница моя: хочу мелю, хочу — нет.
— Ты не помелешь, другой возьмет… А то и вовсе электричеством смелет.
— Сказал тоже! Да разве мой помол с ихним сравнить!
Мако снова окатила ребятишек водой. Те загалдели еще пуще и, в свою очередь, обрызгали старуху. Разъяренная Мако выскочила с полным ведром, но дети разбежались и стали дразнить ее издалека. Мако не могла облить их на таком расстоянии и обрушивала на их головы потоки проклятий. Завлеченная детьми овчарка звонко лаяла на старуху.
— Ванико! — окликнул Степанэ своего сына.
Вихрастый смуглый мальчишка тотчас подбежал и покорно встал перед отцом.
— Сейчас же ступай домой!
Мальчик хотел что-то сказать, но отец строго повторил:
— Домой! Живо!
Мальчик, понурясь, побрел к дому, Степанэ крикнул вслед:
— Бегом!
Ладо поднялся, закончил чинить сети.
— Почему прогнал парня, пусть бы играл с детьми.
— Ничему хорошему от этих пионеров он не научится…
Ладо снял висевшую на дереве сеть, сложил, перегнулся со двора к реке и медленно опустил сеть в лодку.
— Кто с тобой едет? — спросил Степанэ.
— Тома.
— Немой — везучий.
— Тома — безобидный человек.
— В Соганлуг направляешься?
— Нет, половлю здесь недалеко… перед твоим домом.
Степанэ жил рядом с базаром, на Песках… Дом его стоял над самой Курой.
— До утра будешь рыбачить?
— Посмотрим… Как повезет…
Степанэ вдруг прислушался к мельнице.
— Зерно кончилось, слышишь, как скрипит… Жернов пропаяет. — С этими словами он побежал к мостику.
Ладо спустил с чердака весла и сбросил их в лодку.
Вода в Куре отливала зеленью.
Рыбак стоял на дощатом настиле мельницы и смотрел на противоположный берег Куры. Ждал, когда Тома выйдет из своей хибарки.