Белый крест

Иртенина Наталья Валерьевна

– Ну, это не ново, – подумав, сказал Алябьев. – Это даже скучно, ейбогу. Лет тридцатьсорок назад таких граждан мира у нас, знаете, сколько было? Уу! Неужели за столько времени не придумали ничего нового? Или у ваших урантийских друзей настолько плохое мнение о подданных Империи? Нас принимают за кретинов, преподнося одни и те же выдумки о человеколюбии без границ?

– Вы… вы… – У Яковлева начала нервно дергаться щека. – Вы реакционер! Узколобый ретроград. Махровый душегуб.

– Да нет, батенька, – благодушно отозвался Алябьев, постукивая

карандашом, – душегуб – это вы. На вас кровь – не на мне. – И вдруг сорвался на крик, перегнувшись через стол: – Ты резал человека по живому – и ты, тварь, еще разглагольствуешь о своих правах? Их у тебя нет и быть не может, кроме одного – права замаливать грехи.

Василий Федорович упал обратно на стул и всердцах сломал карандаш напополам. Яковлев съежился. С полминуты в комнате было тихо.

– Какое у вас было задание? – наконец спросил Алябьев.

– Никакого, – угрюмо ответил арестованный.

– Ложь. Совершенно бессмысленная, между прочим. Чтобы признать вас виновным в шпионаже, не требуется ваших подтверждений. Все и так слишком ясно. И на сообщников рано или поздно мы выйдем. Они сами себя обнаружат.

– Не было никаких сообщников! – выкрикнул Яковлев, сжимая кулаки. – Не было! Я сам! Я один! Да! Вешайте меня теперь! Расстреливайте! Четвертуйте! Сорок лет назад нас было много, а теперь я один против этой неповоротливой, жирной империи, разползшейся на полсвета! Нате, жрите меня, вы, людоеды! Душители свободы! Да, я хотел взломать ваш проклятый биотрон. Я хотел украсть ваши военные технологии и продавать их Урантии! Дьявол побери, да я бы задешево продал ваш секретный аннигилятор за океан, чтобы вы больше не могли угрожать им всему цивилизованному миру!

У него начиналась истерика. Капельки слюны летели во все стороны. Алябьев отодвинулся подальше.

– Плевать мне на вашу монархию. Я ненавижу эту страну! Ненавижу этих попов, всюду сующих свой нос, ненавижу вашего Бога, которого вы рабы! Вам не понять, что такое свобода. Вы же нелюди! Живете для своих нелюдских идеалов, а не для обыкновенного, нормального человека, который хочет просто жить. Без этого вашего тупого чувства вины за то, что я родился и существую! Не надо делать из людей ангелов с крылышками! Мы все животные, так дайте мне жить как я хочу, чтобы когда буду подыхать, мне было что вспомнить! Какого дьявола меня держат в кандалах вашего церковного мракобесия! – Он поднял руки, потряс «браслетами» и обмяк на стуле.

– Никто вас не держал, – спокойно сказал Алябьев. – Если все так плохо – почему бы вам было не остаться в Урантии? Небось нашлось бы там свободное стойло? Вы себя к каким животным относите? К непарнокопытным или человекообразным? Пресмыкающимся? Нет, наверное, просто жвачным. Угадал? А вернулись вы потому, что для Урантии – вы нищий и никому там не нужны. Ба, да это же и есть формула свободы поурантийски. Там никто никому не нужен. Почеловечески не нужен. Разве что поживотному. Вот этого мне, как вы говорите, действительно не понять. За что

вы – и они – так не любите себя. Просто, знаете, интеллекта не хватит – понять.

– Тогда и говорить не о чем, – презрительно процедил Яковлев.

– Полностью согласен. Мне с вами говорить не о чем. Но у нас тут не светская беседа, а допрос. Итак, продолжим. Вы вернулись в Ру, чтобы, как говорите, заработать немного денег продажей технологий, которые собирались уворовать. Сами додумались или кто подкинул идею?

– Сам, – гордо отрезал Яковлев.

– Ну, допустим. А каким образом вы намеревались продавать их? Напрямую или через посредника?

– Мне это без разницы. Как пришлось бы, так и продал.

– Замечательный жизненный принцип! Все без разницы. Вам было без разницы, каким способом получить доступ к биотрону. Потом без разницы, как взломать его, хотя это в корне невозможно. Может, вам без разницы и то, что с вами будет дальше? Ах да, вы же предлагали четвертовать вас. Увы, придется немножко помучиться, пожить еще. Только теперь уж действительно в кандалах. Мне жаль вас, Яковлев.

Арестованный внезапно завалился набок, рухнул на пол и забил ногами. Алябьев наклонился через стол.

– Эпилепсия? – Мурманцев подошел к скрючившемуся телу.

– Не похоже, – озабоченно ответил Алябьев. – Пены нет.

Вместо пены изо рта Яковлева пошел вой. Негромкий жалобный скулеж щенка, оставленного в одиночестве.

– Он что, плачет?

– Да нет вроде.

– Жаль. Если человек плачет – не все так запущено.

Алябьев вызвал конвойного и врача. Мурманцев вышел и подождал капитанкомандора в коридоре. Допрос оставил по себе неприятное впечатление.

– Ну, что скажете, Савва Андреич? – спросил Алябьев, присоединившись к нему. – Впервые вам видеть такого фрукта?

– Такого, пожалуй, да. Раньше попадались другие разновидности того же самого. Побледнее чуть.

– А мне вот довелось в свое время со многими такими познакомиться. Отголоски жидовствующих конца прошлого века – они еще долго воду мутили в Империи. Этот – черт его знает, последний он или нет. Скорей всего, они уже никогда не переведутся.

– Человек, желающий странного и нелепого, – сказал Мурманцев задумчиво.

– Нелепого и пошлого. Отвержение священных принципов, сакральных пределов есть пошлость. Самоубийственная пошлость. Этот человек безумен.

– Мне показалось, он в здравом уме.

– Дорогой Савва Андреич, есть такие болезни души, которые не подпадают под медицинские критерии. Они лечатся только покаянием. Ну, вы, вероятно, домой? А я задержусь здесь немного по делам. Жаль, что не смог оказать вам помощь, о которой вы просили.

Пару секунд Мурманцев вспоминал, о какой помощи идет речь. За событиями последних трех часов он умудрился забыть о том, что хотя и не нашел оригинала, с которого был слеплен биотрон, зато напал на след самого профессора Цветкова. Да еще какой след! Прямотаки гусеничный, от бульдозера.