Белый крест
Шрифт:
Вообще психоаналитические секты отличались от обычных своей замкнутостью и подчеркнутой интеллектуальной элитарностью. Человек с улицы туда не попадал. Это была своеобразная каста, с разделением на школы. Каждый ересиарх, выдумывавший собственную систему, собирал вокруг себя учеников, излагал свои теории письменно и печатал их кустарным способом в десяткедругом экземпляров, потому что никакая цензура не пропустила бы это. Экспортером же главных идей была и оставалась Урантия, с ее богатейшим опытом сектантства.
Хотя Мурманцев не любил сектантов и никогда не имел желания работать в Отделе наблюдения за
Мурманцев пробрался в дальний угол и укрылся тенью широкого, прямоугольного в поперечнике столба. Официант подал меню, и он углубился в тщательное изучение блюд, изредка взглядывая на компанию. Залихватский его не заметил. Петра Иваныча с Мефодием Михалычем сегодня не было видно. Остальные его не могли узнать.
Насколько было слышно, господин Еллер продолжал монотонно излагать нечто концептуальное. В этом было столько неприятной жутковатости, что Мурманцеву нестерпимо захотелось встать, подойти и остановить это безадресное глаголание ударом кулака. И еще подумалось, что, вероятно, в своей жизни господин Еллер бывал не раз бит. Уж во всяком случае получал немало пощечин, как та, от столичного ссыльного повесы Войткевича.
Вдумчиво просмотрев меню дважды, от и до, Мурманцев заказал один кофе, чем сильно разочаровал официанта.
Тем временем господин Еллер наконецто был услышан. Все прочие разговоры и препирания за длинным столом затихли, и головы повернулись к Моне. Это, впрочем, нисколько не оживило его монотонное зудение. Мурманцев решил, что сегодня господин Еллер в плохом настроении.
– …встать над примитивной бинарной логикой. Сделаться выше убогого деления на плохоехорошее, – пооракульски изрекал Моня. – Понять, что вечное, непреодолимое противостояние добразла есть иллюзия, вымысел, изобретение мелких умов, неспособных вместить противоположные смыслы…
– Это он про что? – встрепенулся сосед Аркадия, тот, который с осоловелыми очами.
– Про философию, – выдохнул другой сосед, откладывая свой огурец на вилке. – Наш Моня – умммнейшая голова! Чччерт его дери!
– Это потому что он еврей, – объяснил господин Без Имени.
– …находить точку равновесия противоположных констант, – продолжал Моня, будто заведенный. – Примирить противостоящие силы. В каждом янь есть доля инь, и наоборот. Их нужно ассимилировать в еще большей степени. Чтобы черное и белое стали равно серым. Серый – цвет свободного
– Паазвольте! – вдруг возмутился господин Без Имени. – Как это так? Это как это? А?
– А вот так это! – азартно возразил ему Коломенский и изобразил на пальцах обидный шиш.
Тут же поднялся шум. Выпивохи под образовавшийся предлог затеяли перепалку. Компания побыстрому разделилась на сторонников Мони, противников и неопределившихся. Все пытались переорать друг дружку, тыкали пальцами, уже грохали стаканами об стол, кипятились и багровели. Сам же виновник перебранки в ней не участвовал, довольствуясь тихой ролью наблюдателя.
Мурманцев боролся с желанием повторить жест Войткевича. Не было никаких сомнений, что Моня водил отнюдь не шапочное знакомство с оккультными мистиками, именующими себя «Люданы». Напротив, господин Еллер демонстрировал глубокое погружение в их идеологию. Карамышев описал ее по телефону в двух словах, но этого было достаточно, чтобы понять суть.
И сейчас эта суть стояла у Мурманцева перед глазами – в виде орущих друг на друга и уже приноравливающихся к рукопашной людей. В самом этом предложении слить черное и белое в одно корыто, не делать между ними различия заключена мощная разрушительная энергия. Очень интеллигентная, скромная, не афиширующая себя агрессия. Чрезвычайно зловредная.
Коломенский схватил господина Без Имени за нос и стал крутить. Тихий обычно Жорж приложил когото блюдом по уху. Поэтический Аркадий упоенно не то оборонялся, не то атаковал вилками, зажатыми в обеих руках на манер шпаг.
– Вы сударь, дурак и бездарь! – орал один.
– А вы, милостидарь, грошовый щелкопер и невежда! – парировал другой.
– Мошенник! Прихлебатель! Удод!
– Извольте тотчас же взять свои слова обратно, или я дам вам в рыло!
– Руки коротки у вас, сударь мой!
– Зато у вас язык длинен, как у гадюки!
– Аах!
Не на шутку разыгравшийся тонкий, изящный Жорж рьяно, в исступлении размахивал блюдом направо и налево. С его стороны это, очевидно, был бессмысленный и беспощадный бунт, о котором предупреждал классик. Двое, испробовавшие блюда, уже лежали на столе и на полу. Три официанта наблюдали за борьбой страстей с видом арбитров, присуждающих очки.
Из под стола между стульев выполз на карачках психоаналитик Залихватский, сбросил с плеча и рукава остатки мясного салата под морковным соусом и, не оглядываясь, дезертировал в уборную.
Мурманцев отставил кофе и пошел за ним следом, брезгливо обогнув безобразную свалку. Официанты, молча посоветовавшись взглядами, начали оттаскивать в сторону поверженных.
В уборной Филипп Кузьмич со стоном мочил холодной водой лоб – там вспухла большая шишка. Психоаналитик смотрел на себя в большое зеркало глазами, полными страдания и смятения. Увидев же позади себя вошедшего Мурманцева, на секунду застыл, а затем издал особо протяжный горький стон.
– Мое лицо! Что они сделали со мной! Вы видите, сударь! Теперь я не могу работать – лицо мой рабочий инструмент! Я не могу показываться в таком виде моим пациентам! Что они скажут!