Белый круг
Шрифт:
– Ненормальный он, - сказал усач.
– Посидит - всю дурь с него как рукой снимет.
– Искусство - это зеркало, - сказал Матвей Кац.
– Серебряное зеркало. Я ищу в нем себя. Разве это преступление?
– Все зависит от обстоятельств, - вздохнул рыжий Кац.
– От того, в частности, что вы в этом зеркале увидите... Вас психиатр наблюдал когда-нибудь? Может, справка сохранилась хоть какая? Это поможет внести ясность.
– И прервал собравшегося было возражать Матвея: - Луньков, пошли за Шапиро.
Усач с готовностью поднялся со стула и вышел из комнаты.
–
– подойдя вплотную к Матвею, спросил рыжий.
– Кривокляки - говорит вам что-нибудь это слово?
– Да, - сказал Матвей, - это наше местечко. Отцовская родня оттуда. А вы что - тоже?
– Допустим, допустим...
– Сдвинув фуражку на затылок, рыжий Кац глядел на Матвея с новым, сострадательным интересом.
– Не исключено, что мы...
– Все евреи - сестры и братья, - грустно улыбнулся Матвей.
– В Кривокляках, во всяком случае.
– А вы не смейтесь!
– указал рыжий.
– Вы попали в неприятную историю... Абрам Кац - слышали про такого? Он вам кто?
– Отец, - сказал Матвей.
– Он был...
– Тише!
– предостерег рыжий Кац.
– Ну?
– Эсер, - сказал Матвей.
– Бомбист. Я этого никогда не скрывал.
Рыжий Кац стащил фуражку с головы и положил ее на стол. Волосы у него оказались стрижены ежиком.
– После тифа, - проведя ладонью по голове, объяснил рыжий, и это признание получилось родственным, сделанным как бы за семейным столом, после долгой разлуки.
– Шапиро - психиатр, он возьмет вас на день-другой к себе в больницу и даст справку, что вы цудрейтер. С этой справкой я вас выпущу. И оставайтесь цудрейтером - для вашей же пользы, это я вам говорю.
Матвей вдруг обмяк, возбуждение исчезло, и страх пропал, как будто этот рыжий разбойник из Кривокляк не добрый совет ему дал, а объявил пожизненный приговор, не подлежащий обжалованию. Живой шут лучше мертвого царя, - вот ведь в чем закон жизни. И если художник делает свое дело, не оглядываясь на начальство, - что может быть свободней! Смотрит сверху Главный Режиссер или отвернулся почему-то, но это Он, как Лота из Содома, вывел Матвея рукою крепкою из осатаневшего Петербурга, это Он в конце концов привел его сюда, в ночную ЧК, и вытолкнул из-за кулис рыжего еврея, по-родственному подающего советы. И даже если не Он все это устроил - пусть будет Он: так легче, так спокойней... Оставаться тихим безумцем, одержимым, и тогда не отберут краски и палитру, не расстреляют на лесной опушке как врага народа. Не справку даст ему этот Шапиро из сумасшедшего дома, а охранную грамоту.
– Дураку закон не писан?
– сказал Матвей.
– Совершенно верно, - кивнул рыжий Кац.
– Умный понимает с полуслова... Между прочим, ваш отец был двоюродным дядей моей матери, зихройне левроха.
– Так, значит, - промямлил Матвей, - мы с вами...
– Значит, вы мне приходитесь троюродным дедушкой, - вывел рыжий Кац. Это, как вы поняли, сугубо между нами.
И это "между нами" скрепило тот договор.
Пресс-конференция подошла к концу. Журналисты выключали диктофоны, упаковывали съемочную аппаратуру. Из нижнего кафе вместе с запахом кофе
– Тетива спущена, стрела в полете, - сказал Стеф.
– Магда, вы были великолепны.
– Он не лукавил.
– В чем это выражалось?
– спросила Магда.
– В ненарочитой медлительности, - сказал Стеф.
– В чем еще? В умении жестко отделить то, что вы хотите сказать, от того, о чем решили умолчать. Это, скажу я вам, всегда производит впечатление на публику.
– У нас есть часа полтора, - взглянула на часы Магда.
– Поедем куда-нибудь, посидим спокойно. Я выключу телефоны.
– Она, действительно, достала из сумочки три мобильных телефона и два из них отключила.
Рыбный ресторанчик выходил на Рейн, крытая терраса нависала над тихо скользящей зеленоватой водой. По реке в обе стороны плыли баржи и туристские корабли. По прогулочной набережной без видимой цели ехали на велосипедах немцы и их дети, воспитанные собаки бежали следом. Собирался дождик. То ли ход времени подравнивался к медленной воде, то ли вода поспевала за вяло текущим временем. Страсти жизни не захлестывали это место ловчей петлей, опасная любовь не размахивала здесь бритвой наотмашь, а смерть приходила вовремя в начищенных черных ботинках.
Терраса была почти пуста; только в дальнем углу компания пожилых женщин и мужчин молча трудилась над рыбой. Магда со Стефом Руничем прошли к столику, вплотную придвинутому к поручням. Снизу пахнуло речной свежестью. Улыбчивый официант в белом морском кителе и черных брюках со стрелками немедленно возник, держа блокнот с занесенным над ним карандашом на отлете.
– Камбала, отварной картофель с укропом, - сказала Магда.
– Бокал рейнского белого вина.
– Она повернулась к Стефу.
– А вы?
– То же самое, - сказал Стеф.
– Здесь хорошо кормят, - сказала Магда.
– А теперь вот что: завтра прилетает этот французский издатель, Ронсак. У него восемь холстов и рисунок. И вы знаете, откуда у него все это?
Стеф молчал, вопросительно глядя.
– Никогда не догадаетесь!
– продолжала Магда.
– Ему предложил свои услуги то ли внук, то ли правнук Каца, какой-то князь.
– Князь?
– переспросил Стеф.
– Может, этот француз пошутил?
– Ронсак - серьезный человек, - убежденно сказала Магда.
– Он не стал бы так шутить, не говоря уже о том, что у него начисто отсутствует чувство юмора. Я с ним встречалась несколько раз, мы знакомы.
– Но у Каца не было детей!
– насмешливо заметил Стеф Рунич. Невозможно признать этот аргумент несерьезным.
– Ну не знаю!
– сказала Магда.
– Во всяком случае, будьте готовы: вам предстоит познакомиться с родственником, он приедет на вернисаж.
– Жулик он!
– решил Стеф.
– Наша фамилия вообще-то Рунькины. Жалко, мой папа ничего не знал про этого князя - вот бы повеселился.
– Но это, должно быть, приятно - иметь в родне князя, - улыбнулась Магда.
– Когда речь заходит о больших деньгах, можно ждать кого угодно: князя, графа. Президента Зимбабве.