Белый круг
Шрифт:
Восьмую, последнюю картину Мирослав нашел в мастерской по починке телевизоров. Хозяин мастерской, молодой человек с лицом, обезображенным пендинкой, расстался с Кацем без печали.
– Бери, если надо, - сказал молодой человек.
– Я на этот гвоздь зеркало повешу - смотреть... Ты сам с России?
– Ну да, - сказал Мирослав и для камуфляжа добавил: - С Пензы.
– Там в Пензе у вас устроиться нельзя?
– спросил молодой человек, снимая картину.
– Я в телевизорах хорошо разбираюсь, никто не жалуется.
– Нам мастера нужны, - щедро обнадежил
– Приезжай - помогу.
Мастерская сплошь была заставлена телевизионными ящиками, экраны некоторых светились и дергались. "Вновь обострилось положение в Израиле, услышал Мирослав Г. и навострил ухо.
– Израильские войска при поддержке танков и вертолетов вторглись в сектор Газа и захватили приморскую часть города".
– Сделай получше!
– попросил Мирослав.
– Не видно ничего!
Молодой человек похлопал по бокам ящика и покрутил ручки. Появилось изображение. По берегу, расшвыривая песок, ехал танк. Бежали солдаты, слышалась стрельба. Мирослав определил: били из танковых орудий.
"Взорвано несколько кустарных мастерских по производству ракет "Кассам", - продолжал диктор.
– В одной из мастерских обнаружен перевалочный пункт для нелегального ввоза "жриц любви" из стран СНГ в тель-авивские бордели. Как сообщают палестинские источники, среди мирного населения есть жертвы".
На экране два израильских солдата заботливо тащили под руки Серегу, волочившего ноги.
– Нет, ты слыхал?
– с отчаянием глядя на молодого человека, спросил Мирослав.
– Жертвы у них есть!
Глеб Петухов парил ноги в тазике, сидя под фальшивым Тышлером в галерее "Золотой скарабей" на блошином рынке.
– Натер, понимаешь, - объяснил Глеб свое занятие Мирославу Г., стоявшему молча.
– Джоггинг делаю каждый день, врач один знакомый прописал.
– На кой тебе джоггинг?
– искренне удивился Мирослав.
– Ты вон какой лось!
– Для здоровья полезно, - сказал Глеб Петухов.
– Ну как съездил?
– Как, как!
– сказал Мирослав.
– Серега где? Его по телеку показывали.
– В больнице, - ставя ноги на полотенце, сказал Глеб.
– Живой.
– А Хаим?
– дрогнувшим голосом спросил Мирослав.
– Сидит, - сказал Глеб.
– Эти козлы, мебельщики, винты какие-то паяли для ракет. Им бабки дай, они тебе что хочешь напаяют вместо того, чтоб нормально жить. Вот всех и замели, кто под руку попался.
– И повторил убежденно: - Козлы!
– А фотки где?
– допытывался Мирослав.
– Я ж там целую пачку оставил.
– В военной прокуратуре, - предположил Глеб Петухов, - если не сгорели. Дом-то - тю-тю! Все разнесли под корень.
– Ничего, значит, не пропало?
– облегченно предположил Мирослав.
– А что там, спрашивается, могло пропасть?
– разозлился Глеб Петухов. Атомная бомба? Рваные галоши? Что?
– Ну зачем...
– покачал головой Мирослав.
– Хаим штук пять моих картин уже успел наклепать - куда они делись? Их если кто подобрал, то понесут продавать. Понимаешь?
–
– Кто их там купит-то?
– Не обязательно там, - сказал Мирослав Г.
– Они тумбочки свои тоже не там толкали, а у нас в Париже. В том-то, Глеб, и дело.
– Ну не знаю, - не озаботился Глеб Петухов.
– Все может быть... Пойдем, что ли, рванем по кружке пива, пока нас с тобой не засадили.
В пивной, за ободранным круглым столиком, сидел рослый бухарец с лицом, похожим на вареное коровье вымя, и отмахивался от мух русской газеткой. Глеб многозначительно ему кивнул, как человеку, с которым его связывает интересная коммерческая тайна.
– Смотри, Кац!
– прошептал Мирослав.
– Там написано - "Кац"!
– Ну и что!
– беззаботно отмахнулся Глеб.
– Тут этих Кацев...
– Да нет!
– нетерпеливо перебил Мирослав.
– Матвей, Матвей Кац!
– Шмуэль!
– потянулся к бухарцу Глеб Петухов.
– Дай газетку глянуть, сейчас отдам.
– "Матвей Кац - гениальная жертва Холокоста, - вслух прочитал Мирослав.
– Как сообщает попросивший не называть его армейский источник, в ходе последней операции армии обороны Израиля в Газе были обнаружены уникальные картины еврейского художника Матвея Каца. Картины, несомненно, обладают огромной художественной и исторической ценностью. Источник отмечает, что художник - возможно, жертва Холокоста и его произведения попали в арабские руки по каналам, соединявшим гитлеровский Берлин с пронацистскими элементами на Ближнем Востоке... Перепечатано из газеты "День и ночь", перевод с иврита". Ну что скажешь?
– Хаима прижмут с этим Кацем, - сказал Глеб Петухов.
– Так что срочно делай ноги!
Жан-Луи Ронсак в своем поместье под Парижем был почти рад тому, что этот подозрительный русский князь потерялся где-то на просторах мира, то ли в Нью-Йорке, то ли в Сибири. Потерялся - значит, пропал, значит, рисунок Каца не придется возвращать законному владельцу. Нет худа без добра, как говорят загадочные русские люди, и они совершенно правы... Поэтому, когда Мирослав Г. позвонил ему из аэропорта "Ле Бурже", Ронсак испытал легкую досаду.
– Я прилетел, - доложил Мирослав.
– Сейчас беру такси и еду.
– Нашли что-нибудь?
– разведал Ронсак.
– Восемь штук, - сказал Мирослав.
– Все масло. Чуть не погиб.
– Жду вас, - сухо сказал Ронсак и положил трубку.
Подъезжая к Фонтенбло, Мирослав решил такси не отпускать: он устал и проголодался, ему не хотелось здесь рассиживаться. Восемь холстов Каца, снятых с подрамников и свернутых в трубу, жгли ему руки: сколько? Сколько Ронсак предложит за картины? Может, лучше взять приличный задаток и ждать, пока цены подскочат до небес? В конце концов это только первые восемь, есть же где-то и другие - не в песках, так во льдах, какая разница... Про Бурлюка и безымянную акварель Мирослав не собирался и заикаться: Ронсак здесь ни при чем, с ним договоренность была только о Каце.