Белый ночи. Гражданские песни
Шрифт:
Из бездны, где в цепях безумный демон бился,
Кошмар чудовищный был вихрем занесен
В лазурь небес, и там он встретил светлый сон,
Который ангелу влюбленному приснился.
И греза ангела, и демона кошмар
По прихоти судьбы сплотились в дух единый:
Так с утренним лучом на влажном дне лощины
Сливается в одно рожденный ночью пар.
О, лживый дух, родной и чуждый тьме и свету,
Душевных сил разлад! О, как мне близок ты!
Пороков
Открылся мне Господь, но я не внял завету.
ПОСВЯЩЕНИЕ
С высот моей души, с заоблачных вершин,
Тоской нетающей покрытых,
Низриньтесь вниз, на дно долин,
Потоки горьких слов и песен ядовитых.
Какое дело мне: в пустыне душ людских
Родит ли отклик стон зовущий?
Я посвящаю мрачный стих
Безмолвной полночи, в душе моей живущей,
Все в мире — тень и сон и в бездне робкий луч.
Лишь крик отчаянья бессмертен и могуч!
ПРЕДВИДЕНЬЕ
Мне чужды слезы радости нежданной.
Как солнце в тучах, осенью туманной,
В моей душе восходит счастья день,
Ослаблен тусклым утром ожиданья,
Когда же небо шлет мне испытанья,
Они издалека кидают тень
Мне в сердце и предчувствия кошмары
Вздымают пред собой, мрача мой ум.
Так вихрями предшествуем, самум
Несется вдоль пылающей Сахары.
Раскрыты широко мои глаза.
Я вижу, как из мрака дней грядущих
Рождается, растет, летит гроза,
Но отвратить не в силах туч бегущих.
Предвиденье лежит в душе моей,
Заковано бессильем, как в темнице.
Подобен я оцепеневшей птице
Под взорами чарующей змеи.
Идет судьба, зажегши факель мщенья.
Час пробил. Нет пощады, нет спасенья.
«Я скованный лежал под пепельным покровом…»
Я скованный лежал под пепельным покровом
Бессонной полночи. Как фурия, она
Глядела на меня в безмолвии свинцовом,
Пока не замер шум далеких крыльев сна.
Я знал, что близок миг. И вот средь полумрака
Промчалось веянье, и пытка началась.
Умершая любовь из гроба поднялась
И тихий знак дала. И вдруг, дождавшись знака,
Напали на меня, как хищники в ночи,
И ревность бледная, и страсть, и жажда мщенья,
И мысли черные, больные, как бичи,
И лживые мольбы ненужного прощенья
И стали сердце рвать. А где-то, слух дразня,
Звучала песнь любви — для всех, не для меня.
«Бессонною змеей тоски и сожаленья…»
Бессонною змеей тоски и сожаленья
Терзаемый
Но сердцу грустному желанного забвенья
Среди аллей пустынных не нашел.
Осенняя луна в тревоге и печали
Бежала, бледная, средь хмурых облаков,
И липы голые метались и дрожали,
И ветер гнал их сорванный покров.
И показалось мне, что эта ночь больная
Истерзана, как я, бессонною тоской,
Скорбит, подобно мне, о прошлом вспоминая
О светлых днях весны былой…
«Я влюблен в свое желанье полюбить…»
Я влюблен в свое желанье полюбить,
Я грущу о том, что не о чем грустить.
Я земную повесть знаю наизуст.
Мир, как гроб истлевший, страшен или пуст.
В проповеди правды чую сердцем ложь,
В девственном покое — сладострастья дрожь.
Мне жалка невинность, мне презренен грех,
Люди мне чужие, я — чужее всех.
Лишь одно отринуть чувство не могу,
Лишь одну святыню в сердце берегу,
Возмущенье миром, Богом и судьбой,
Ужас перед ближним, страх перед собой.
«О, с чем сравню тебя, огонь печали страстной…»
О, с чем сравню тебя, огонь печали страстной,
Горящий с детских дней во тьме моей души?
Представь полночный мрак в ущельях скал, в глуши,
И где-то высоко, в объятьях мглы ненастной,
Мерцанье факела, пугающее взор.
Он вихрям всем открыт, и вихри, налетая,
Дерутся вкруг него, как птиц полночных стая,
И рвут его огонь и будят эхо гор.
И пламя то замрет, как бы моля пощады,
То вверх взлетит, виясь, как волосы менады.
Когда же хоть на миг гроза притихнет вдруг
И факеле, вспыхнувши, осилит мрак беззвездный,
Багровым отблеском он озарит вокруг
Лишь скалы голые да сумрачные бездны.
«Не утешай меня в моей святой печали…»
Не утешай меня в моей святой печали,
Зари былых надежд она — последний луч,
Последний звук молитв, что в юности звучали,
Заветных слез последний ключ.
Как бледная луна румяный день сменяет
И на уснувший мир струит холодный свет,
Так страстная печаль свой мертвый луч роняет
В ту грудь, где солнца веры нет.
Кумиры прошлого развенчаны без страха,
Грядущее темно, как море пред грозой,
И род людской стоит меж гробом, полным праха,
И колыбелию пустой.
И если б в наши дни поэт не ждал святыни,