Белый ночи. Гражданские песни
Шрифт:
Мираж обманной красоты,
Кто смерти грозное виденье
От глаз скрывает на мгновенье
Под дымкой лживою мечты.
Паяц беспечный, гаер гибкий,
Согревший раз лучом улыбки
Лицо усталое одно,
Стократ желаннее пророка,
Чей взор глядит, как божье око,
Кто зла и скорби видит дно,
Кто бесполезно устрашает,
Кто остов смерти обнажает.
Спаси же, Господи, спаси
От бесполезного томленья,
И мимо, мимо пронеси
Напиток
Так я молил, — но вот мне длань
Простер Господь и молвил: встань!
И чашу совести немолчной
И отрезвляющей тоски
Мне подал из Своей руки.
И принял я напиток желчный,
И чаша им была полна,
И я испил ее до дна…
«Кто б ни был ты, чей взор с участьем…»
Кто б ни был ты, чей взор с участьем
На грустные стихи мои падет,
Кто обо мне слезу тайком прольет,
Знай: не усталостью, не злобой иль несчастьем
Моя печаль зарождена.
Еще кипучих сил душа моя полна.
Но Совесть бледная, как строгая Сивилла,
В нее, как в темный храм, торжественно вошла,
И яркий факел в ней зажгла
И чувства все мои, и мысли осветила…
С тех пор не властны надо мной
Случайных слов и дел обманчивые чары,
С тех пор меня гнетут тяжелые кошмары,
И нет забвенья мне средь суеты земной.
И я взываю к вам, небесные пустыни,
К тебе, земля — моих страданий колыбель:
Откройте сердцу жизни цель,
И, если где-нибудь мерцает луч святыни, —
О, дайте этот луч увидеть мне хоть раз!
Я сохраню его! Как в золото алмаз,
Я в гимны светлые его с восторгом вправлю
И людям подарю, и души их избавлю
От ужаса пред бездной бытия,
Которым все они истомлены, как я.
«Напрасно над собой я делаю усилья…»
Напрасно над собой я делаю усилья,
Чтобы с души стряхнуть печали тяжкий гнет.
Нет, не проходят дни унынья и бессилья,
Прилив отчаянья растет.
Без образов, как дым, плывут мои страданья,
Беззвучно, как туман, гнетет меня тоска.
Не стало слез в глазах, в груди — негодованья.
Как смерть, печаль моя тяжка.
И сам я не пойму, зачем, для чьей забавы
Ряжу ее теперь в цветной убор стихов.
Ужель страданьями гордиться я готов?
Ужель взамен я жажду славы?
Как радости людей, и скорби их смешны.
Забвенья! Сумрака! Безлюдья! Тишины!..
АГАСФЕР
Знаком ли вам рассказ о гордом Агасфере?
Родился с Господом
И, полюбив людей любовью, чуждой вере,
Хотел спасти их и не спас.
И проклял в нем Господь неверье и гордыню,
Пройдя пред ним с венцом терновым на челе:
«За то, что ты отверг небесную святыню,
Ищи святыню на земле».
С тех пор он странствует. Людской души тревога
Близка его душе. Земные все пути
Скорбя, он истоптал. Он в людях ищет Бога
И не надеется найти.
Изведал в мире все и был обманут всем он.
Надежду и тоску влача из века в век.
Он все отверг, любя. Он — человеко-демон,
Как Тот был Богочеловек.
«Ты хочешь повесть знать моих морщин глубоких…»
Ты хочешь повесть знать моих морщин глубоких,
Обветренных дыханием веков?
Ты хочешь знать, давно ль я стал таков
И от каких невзгод жестоких?
Поймешь ли их? Тебе, случайностей рабу,
Довольно быть на миг обласканным Фортуной:
Глоток вина, объятье девы юной —
И прославлять готов ты Бога и судьбу,
И прошлое светло, грядущее в сияньи,
И на душе весна, и праздник в мирозданьи.
Но первый грянет гром: тщеславию удар,
Успех соперника, или измена милой —
И отцвела весна, и мир скучней могилы,
И жалок человек, и жизнь — бесцельный дар.
Не так рождается печаль души могучей,
Но в ней с младенчества, как плод в утробе, спит,
Как молнии таятся в туче:
Не солнце их зажгло, не вихорь погасит.
Случайное не властно надо мною.
Будь мой отец рабом, будь трон удел его —
Я б той же, как теперь, дорогой шел земною,
Я сам — своя судьба и вечен оттого.
«Я тот, кто осужден без отдыха идти…»
Я тот, кто осужден без отдыха идти
Без отклика взывать, изнемогать без славы,
Я тот, кто истоптал все трудные пути,
Везде на терниях оставив след кровавый.
Я тот, кто на глухом распутии времен
Стоял, измученный надеждой и тоскою,
Меж колыбелию пустою
И гробом, ждущим похорон.
Я тот, чей страстный дух во всех кумирах века
Искал богов, но идолы обрел.
Я тот, кто, полюбив людей и человека,
В сердечных тайниках прочел,
Что лживы все мечты, желанья, помышленья
Все, кроме смутной жажды обновленья.
Я тот, кто, всех любя, всем стал невольный враг,
Чья грудь полна молитв, а речи отрицанья,