Белый отель

Томас Джон

На следующий день голубизна за окном возродилась, но во вторую ночь (она полагала, что это вторая ночь, хотя на самом деле совсем утратила чувство времени) в открытое окно со свистом влетел кремневый осколок величиной с мужской кулак. Ветер, поднявшийся вечером, теперь вовсю свистел в лиственницах, и он же разбил вазу с цветами, которую горничная поставила на их комод. Молодой человек подскочил к окну и закрыл его. Теперь ветер грозил выдавить окно, и они услышали приглушенный треск: это сорвало крышу с беседки. Выполненная в виде пагоды, она была живописной, но хрупкой, и яростный порыв ветра снес ее прочь. Долгое время на их звонок никто не отвечал, но наконец горничная пришла и стала убирать осколки вазы, разлитую воду и цветы. Глаза у нее были заплаканы, и молодой человек спросил, что случилось.

– Несколько человек

утонуло, – сказала она.– Волны сегодня очень большие. Их лодка перевернулась.

Горничная вопросительно посмотрела на кусок кремня, лежавший там же, куда упал.

– Это оставьте, – сказал юноша.– Пусть будет сувениром.

Тем не менее она подняла камень и подала ему, он с удивлением взвесил его на ладони. Трудно было представить себе силу, которая оторвала его от скалы и послала в их комнату.

Позже она спросила:

– Моя грудь мягче этого камня?

Он кивнул и в подтверждение ее мягкости положил на нее руку. Отчетливо, но издалека, слышались голоса встревоженных людей, сновавших по коридорам; когда же они позвонили, чтобы заказать обед, им сказали, что придется обойтись сандвичами, так как все официанты помогают жертвам наводнения. Изголодавшись, они попросили вместе с сандвичами прислать им шоколада. Он ласкал ее грудь, которая была намного мягче камня, и наклонился, чтобы припасть к соску. Молодая женщина вся подалась навстречу сосущим ее губам; пунцовый сосок вытягивался все сильнее и сильнее. Она запустила пальцы в его короткие вьющиеся волосы, а он все сосал. Они слышали звук чего-то бьющегося – то ли окон, то ли посуды – и крики. Шум паники. Доносился и плач постояльцев. Это напомнило ей плач ее ребенка, и она погладила мужчину по голове. Ее грудь, натянутая как барабан, разбухла, казалось, в три раза больше обычного. Ветер бился в окно. Он оторвался от ее груди и встревоженно сказал:

– Как бы не лопнуло.

Снова направляя ему в рот сосок, она сказала:

– Не думаю, чтобы лопнула. Когда я кормила сына, она набухала точно так же.

Отель раскачивался под порывами штормового ветра, и ей казалось, что они на океанском лайнере: слышался скрип шпангоутов корабля, из-за открытого иллюминатора ощущался соленый привкус, а с камбуза доносился слабый запах ужина, приправленного морской болезнью. Им придется обедать с капитаном, и он попросит ее спеть на корабельном концерте. Возможно, они никогда не достигнут порта. Она почувствовала, что вот-вот заплачет, – сосок был настолько вытянут, что ей становилось больно; боль была сосредоточена в соске, но в каком-то смысле он ей уже не принадлежал, он уплывал, кровоточащий аппендикс, удаленный судовым врачом. Она просила его перестать, но он никак не соглашался. Облегчение наступило, когда его губы перешли к другой груди и там тоже стали вытягивать сосок, уже и так разбухший из-за сочувствия к своему близнецу.

– Они такие нежные, – сказал он наконец, а она ответила:

– Да, конечно, они любят друг друга.

Она услышала, как за стенкой в соседней каюте, позади их койки, вдребезги разбился иллюминатор.

Рукою приоткрыв ее влагалище, он вошел в нее с такой силой, что она содрогнулась. Приподнявшись, он взглянул туда, где его член так таинственно исчез в ее теле. По собственной воле он заставлял его появляться и снова исчезать. Почувствовав легчайшее прикосновение к волосам, она протянула руку и дотронулась до чего-то сухого и тонкого, как бумага. Это был кленовый лист, видимо, незамеченным влетевший к ним в начале бури – еще до того, как был заброшен камень. Она показала ему листок, и он улыбнулся, но улыбка исказилась от удовольствия, с каким он входил и выходил из нее, удерживая себя на грани извержения. Тогда она погладила его между ягодиц этим сухим и тонким кленовым листом, и он весь напрягся и содрогнулся.

Легкий дождь прекратился, ветер стих; они открыли окно и вышли на балкон. Он обнимал ее за талию, и оба смотрели, как расходятся тучи пронесшейся бури, открывая такие огромные звезды, каких им никогда не доводилось видеть. И каждые несколько мгновений наискосок по черному небу скользила звезда – как скользит кленовый лист, оторвавшийся от ветки, или как влюбленные нежно касаются друг друга, изменяя позу во сне.

– Это Леониды 5 , – мягко сказал он.

Она положила голову ему на плечо. Во тьме на берегу озера было заметно какое-то движение: на сушу выносили тела. Кое-кто причитал, чей-то голос требовал, чтобы принесли больше носилок и одеял. Двое вернулись в постель

и снова потерялись друг в друге. На этот раз она чувствовала, что рядом с членом в ней скользит его палец; он порхал туда-сюда в ином направлении и быстрее. Это напоминало ей падающие звезды и вызывало вихри и водовороты, как в штормящем озере. Было ясно, что буря еще не кончилась, – прямо над озером блеснул вертикальный зигзаг молнии; боковым зрением они видели, как она рассекла надвое черное пространство окна и вздыбила занавески.

5

* Метеорный поток, наблюдаемый в середине ноября в созвездии Льва.

– Что за ярость, – прошептал он; услышав это, она постаралась гладить его нежнее, самым кончиком ногтя. В то же время другой его палец проник в ее анус; она почувствовала боль, но хотела, чтобы было еще больнее.

На озере виднелись огни – спасательные лодки все еще искали тела погибших. Спасатели сами еще не пришли в себя от грохота грома у них над головой, скорее не последовавшего за ударом молнии, превратившей ночь в день, а предвестившего его. Ветер поднялся снова, и они лихорадочно погребли к берегу, – той ночью уже не оставалось надежды найти кого-нибудь еще. Отель был наполнен возбужденными или обезумевшими людьми; стеклянные двери не переставали хлопать – в отель вносились все новые и новые тела. Вода в бильярдной, расположенной в цоколе здания, поднялась почти до луз, но армейский майор невозмутимо бродил вокруг стола, намереваясь закончить партию. Он. взял последний красный шар и все цвета до розового. Ему предстоял сложный прямой удар через всю длину стола, но он выполнил его четко, и шар упал в дальнюю лузу. Когда вода поднялась ему до бедер, он хлебнул пива и натер мелом кий. Черный шар пристроился возле самого борта, но он закрутил белый, чтобы тот отскочил. Удар был прекрасен, и черный шар шлепнулся в водяную могилу. Майор играл сам с собой, поскольку его партнер, священник, бросился соборовать умирающих. С мрачной улыбкой поздравив самого себя, майор повесил кий и выплыл из бильярдной. Любовники в верхней комнате спали, невзирая на то что оконную раму сотрясал буйный ветер; они спали, положив друг на друга руки, как будто опасались, что каким-то образом могут исчезнуть в ночи. На ветку ели, раскачивающуюся напротив их балкона, забралась одуревшая от испуга черная кошка. Она напряглась, рассчитывая прыжок на балкон, но почувствовала, что расстояние слишком велико.

Только через два дня кто-то увидел, что на дереве сидит кошка. Молодые любовники услышали какой-то скрип и, выбравшись из постели посмотреть, в чем дело, увидели, что по длинной стремянке, сгибавшейся и скрипевшей под его весом, взбирается майор. Из-за занавесок, раздуваемых легким ветром, они наблюдали за сложной спасательной операцией. Кошка шипела, выгибая спину, и оцарапала майору руку, когда он потянулся за ней. Вояка грубо выругался, чем заставил молодую женщину покраснеть, – она не привыкла к таким выражениям. В конце концов майор все-таки спустился с лестницы с кошкой, вцепившейся ему в плечи.

Когда молодая женщина увидела алые стигматы на руке майора, она тут же почувствовала, что из ее собственного тела выделяются зловонные сгустки крови, и сообщила любовнику плохие вести. К ее удивлению и радости, он не расстроился, однако затруднение, конечно, возникло: ведь у нее совсем не было багажа. Она оставила свой тяжелый чемодан в коридоре магистрального поезда, а когда все пассажиры толпой пошли на выход посреди выжженной равнины у маленькой деревушки, кто-то из них – должно быть, по ошибке – взял ее чемодан. Она не верила, что его украли. Но так или иначе, ко времени пересадки на узловой станции он исчез, а вместе с ним и платья, белье, туалетные принадлежности и подарки для сына и матери.

Им пришлось позвонить горничной. Вежливая девушка, японская студентка, зарабатывающая деньги на обучение, никак не могла понять, какого рода трудности у молодой женщины, и той пришлось нарисовать ущербную луну рядом с женской фигуркой, составленной из палочек. Горничная покраснела и удалилась. К счастью, у нее самой были месячные, и она вернулась с полотенцем. Смущенно отказавшись от чаевых, она поспешила уйти.

Они лежали, рассматривая его семейные фотографии. Ее рассмешил снимок Фрейда на море, где на нем был купальный костюм в черно-белую полоску, возможно, из того же материала, что и ее платье. Юноша тоже смеялся; чувствовалось, что он особенно привязан к своей младшей сестре. Но при взгляде на нее улыбка сменилась печалью.