Белый раб
Шрифт:
Глава пятьдесят первая
Я постарался как мог справиться со своим чувством и попросил Колтера продолжать. Но он не особенно торопился.
— Видно по всему, — сказал он, пристально глядя на меня, — что это дело вас необычайно интересует. Насколько помнится, вы говорили мне, что это уже не первая ваша поездка в Америку и что вы были здесь лет двадцать тому назад. Двадцать лет тому назад вы были совсем молоды, а молодым людям свойственно увлекаться. Сколько бы мне ни рассказывали об английской добродетели и английских правилах приличия, когда вы, молодые англичане, приезжали в нашу страну, среди вас можно было найти не больше аскетов, чем среди нас. Но даже целомудренный Иосиф, или Сципион, [49] или сам папа римский, если он не устоит перед такой вот прелестью, будет заслуживать прощения. В этих девушках есть какое-то особое мягкое очарование, которое делает их совершенно неотразимыми. Я не удивляюсь зависти, ярости и ревности наших белых женщин; они ведь прекрасно сознают, что в этом отношении должны уступать первенство негритянкам. Естественно, что это делает белых женщин капризными и раздражительными, но от этого ничего не меняется и сами они не становятся более привлекательными. Поэтому им приходится удовольствоваться тем, что они властвуют над домом и над слугами, в то время как какая-нибудь юная невольница, будь она негритянка, мулатка или даже белая, властвует над сердцем её мужа.
49
Сципион (185–129
Существует немало таких девушек, одного пребывания которых в доме достаточно, чтобы испортить характер самой добродушной женщины.
А что касается Касси, которая вас так заинтересовала, любой мужчина почёл бы за честь остановить на ней свой выбор. Я говорю вам это как любитель и знаток женщин и как человек, который торговал ими. Я думаю, что и в том и в другом случае моё мнение что-нибудь да значит. Мальчишка тоже был чудесный. Не знаю, кто был его отцом. А ведь верно, — сказал он, глядя на меня с каким-то комическим выражением, — я бы не удивился, если бы нашёл сходство!
Видя, однако, что его попытка пошутить не находит во мне никакого отклика, и заметив, может быть, своим зорким взглядом набежавшие мне на глаза слёзы, он слегка изменил свой тон.
— Да, иногда мы к ним крепко привязываемся. Мужчин мы ещё можем подчинить себе, как будто это обезьяны или какие-нибудь звери, но с женщинами чаще всего у нас ничего не получается. Я вот знал здоровенного малого, грубияна и дикаря, который ни бога, ни человека не боялся. И, представьте, какая-то девчонка лет пятнадцати или двадцати, не то мулатка, не то негритянка, — она сумела стать на плантации чем-то вроде царицы Эсфири [50] и нередко смирила гнев господина против своего тёмного племени, — так вот эта девочка превратила его в сущего ребёнка, и он стал покладистым, как ручной медведь, который пляшет под дудочку. Вот смягчающее обстоятельство, о котором защитники рабства особенно не говорят, но оно-то, может быть, больше, чем все остальное вместе взятое, способно влить капельку тёплого чувства в отношения между господином и рабом. Этим путём сама природа возвращает того и другого к их изначальному равенству. Купидон со своим луком и стрелами — заклятый враг всех каст и всех аристократических предрассудков. Кстати, вы читали когда-нибудь «Историю Вест-Индии» Эдвардса? [51]
50
По библейскому преданию, Эсфирь умилостивила гнев царя и тем самым спасла свой народ от гибели.
51
Эдвардс Брайан (1743–1800) — английский писатель. В 1801 году был опубликован его труд «История британских колоний в Вест-Индии». Эдвардс написал также ряд стихотворных произведений.
— Да, читал.
— Тогда, возможно, вы помните там оду, обращённую к Чёрной Венере. Эдвардс — это плантатор с Ямайки, серьёзный историк, убеждённый поборник торговли рабами, но в то же время человек умный, наблюдательный, с большим жизненным опытом и чувствительным сердцем, который слишком много всего видел и пережил, чтобы считать, что вражда между расами может оправдывать существование рабства, как это утверждают сейчас. Желая правдиво изобразить положение вещей в Вест-Индии, он решил, что лучше всего сделать это в аллегорической форме в стихах. Когда его книга попалась мне в руки в Чарлстоне, ода эта просто поразила меня; я тогда ради шутки переписал её в нескольких экземплярах и разослал их нашим самым крупным южным государственным деятелям в Вашингтоне. По-моему, я помню её наизусть, во всяком случае главные мысли, если даже и позабыл отдельные слова. Действие я, правда, перенёс из Ямайки в наши места, ведь всё это вполне к ним подходит.
Сказав это, он с комической серьёзностью, которая очень подходила к стилю этой поэзии, прочёл следующие стихи, которые потом вручил мне в переписанном виде.
ЧЁРНАЯ ВЕНЕРА [52] Ода 1 Огонь поэзии, сверкни И мысль и ритм в меня вдохни, Дай новой теме взлёт! О ней Овидий [53] не мечтал, В ней гений Сапфо [54] не блистал… Но к ней мой путь ведёт, 2 Пусть дышит утро красотой, Есть прелесть и во мгле ночной Анголы берегов… И чёрный облик красоты Влечёт и взгляды и мечты… Я всё забыть готов! 3 О, королевы чёрной власть! Нас в плен к тебе уводит страсть, В желанный, сладкий плен… Где слиты нежная любовь, Восторг, волнующий нам кровь, И верность без измен. 4 Испанец гордый, пылкий галл, Коварный сын шотландских скал И злой, угрюмый бритт — Бредут мужчины всех племён Туда, где твой вознёсся трон, Где власть твоя дарит. 5 У ног твоих покорно лёг И Запад пленный и Восток В тропической жаре… И солнце, путник всех широт, Твою победу признаёт, Вставая на заре. 6 Ты в плен Америку взяла, Когда на запад приплыла Из Африки родной… Снял рассвет, чуть веял бриз, И волны драгоценный приз Несли к земле чужой, 7 Чернее сажи твой наряд, Дыханье — яблонь аромат, Как луч зари — твой взор, И пух и шёлк — твои уста, Блистает скромно красота, Как солнце из-за гор. 8 Клянусь, Венеры ты стройней, Во всём соперничая с ней, С богинею самой! У ней белее кожи цвет, Но разницы меж вами нет Для нас во тьме ночной. 9 Лишь52
Перевод Б.Томашевского.
53
Овидий Публий Назон (43 до н. э. — 17 н. э.) — известный древнеримский поэт, был сослан императором Августом на берег Чёрного моря, где прожил до конца жизни.
54
Сапфо — древнегреческая поэтесса.
55
Фибея, Бенеба, Мимбия, Куба, Куошеба — характерные имена негритянок.
Последнюю строфу он повторил ещё раз, стараясь прочесть её как можно более выразительно.
— К этому припеву, — сказал он, — нисколько не уступающему стихам Томаса Мура, [56] могли бы присоединить свои голоса три четверти наших молодых людей, да и пожилые бы от них не отстали. И тем не менее добрая половина тех людей, которые ещё совсем недавно влюблялись в смуглых красавиц, начнут распространяться о расовой неприязни и, очень может быть, даже заведут разговор об ужасах смешения рас. Сколько же в нашем мире обмана, лицемерия и притворства!
56
Томас Мур (1779–1852) — английский поэт-романтик.
Так как я ничего ему не отвечал, он продолжал.
— Ну, допустим, что Касси — ваша бывшая возлюбленная — а вы так ею интересуетесь, что, по-видимому, дело именно в этом, — я всё же не могу вас причислить к поклонникам Чёрной Венеры. Она скорее, пожалуй, принадлежала к белой расе. Но, знаете, здесь, на Юге, мы всех наших рабов безотносительно к цвету кожи считаем чёрными. Схватите где-нибудь первую попавшуюся ирландку или немку и продайте — а так иногда делают, — она сразу же превратится в чернокожую, и из неё выйдет отличная невольница, не хуже, чем из какой-нибудь африканки.
— Если вы действительно считаете, что я в какой-то мере интересуюсь этой женщиной и её ребёнком, — прервал его я, с трудом сдерживая себя, — не лучше ли вам оставить ваши шутки и сказать мне, что с ними сталось. А вопросы, касающиеся расовой неприязни, смешения рас и Чёрной Венеры, которые вас, по-видимому, так волнуют, мы обсудим как-нибудь в другой раз при более благоприятных обстоятельствах.
— Знаете, в том, что касается лично меня, — ответил он, — совесть моя совершенно чиста. Если бы я тогда мог предвидеть, что через двадцать лет вы захотите со мной расправиться — а приглядываясь к вам за эти полчаса, я пришёл к выводу, что ссориться с вами не стоит, — то я всё равно не мог бы вести себя с этой женщиной лучше, чем вёл себя тогда.
Если бы я сказал вам, что я не делал никаких попыток завоевать благосклонность Касси, вы бы мне всё равно не поверили. Они были. Но она отвечала на них такими слезами, такой мольбой, и на лице её выражалось такое страдание, что вся моя страсть погасла и сменилась жалостью.
Вскоре я понял, что больше всего она страдала от страха, что её разлучат с сыном, что, конечно, легко могло случиться. Одному из новоорлеанских работорговцев, с которым наша фирма была связана деловыми операциями, эта женщина приглянулась, и ему очень хотелось приобрести её. После тщательного осмотра, во время которого он допускал вольности о которых я не стану вам рассказывать, почтенный негоциант объявил, что эта Касси — просто роскошь, товар первого сорта, и её легко будет продать на невольничьем рынке в Новом Орлеане. Он сразу же предложил за неё две тысячи долларов звонкой монетой, и Гудж согласился, при условии, что тот возьмёт одновременно и ребёнка, приплатив за него ещё сто долларов. Негоцианту, однако, ребёнок не был нужен. Он считал, что малыш этот принесёт ему один убыток. Это снизит цену на мать. Так он по крайней мере говорил и в то же время предлагал Гуджу отдать ему мальчугана даром — так сказать, в придачу.
Какая-то дама, проживавшая в Августе, подыскивая будущего слугу для своего сына, предложила семьдесят пять долларов. Всё складывалось так, что мать должны были продать новоорлеанскому торговцу, а ребёнка — даме из Августы. Несчастная мать, почуяв беду, подозвала меня и взмолилась о помощи.
Случилось как раз так, что в отсутствие Гуджа, поехавшего на торги, которые происходили в десятке миль от Августы, к нам на склад зашёл некий джентльмен с дамой. Госпоже нужна была горничная. Джентльмен оказался плантатором из штата Миссисипи. Его поместье находилось недалеко от Виксбурга, и он возвращался домой после свадебного путешествия со своей молодой женой, на которой недавно женился на Севере. Я показал им Касси, и она стала умолять их купить её вместе с ребёнком. Малютка опустился на колени, сложил свои крохотные ручонки и стал просить сначала леди, а потом её мужа не разлучать его с матерью и не допустить, чтобы торговец из Нового Орлеана купил её отдельно. Дама, подробно расспросив Касси о том, чему она обучена и что умеет делать, объявила, что это именно то, что ей нужно. Она выросла на Севере и не любила негров; одна мысль о том, что подле неё будет чёрная служанка, внушала ей отвращение. «А эта женщина, — говорила она, указывая на Касси, — почти так же бела и миловидна, как женщины Новой Англии. Что же касается мальчика, то он очень скоро уже научится чистить ножи, прислуживать за столом и вообще будет полезен в доме».