Белый раб

Хилдрет Ричард

— Делайте что вам угодно, — произнёс обвиняемый, весь исполненный негодования. — Убейте меня или помилуйте — мне это всё равно! Лучшие годы моей жизни я провёл в рабстве. Мою жену на моих глазах засекли насмерть. Когда я вырвался на свободу, вы стали травить меня собаками, стреляли в меня из ваших карабинов, назначили награду за мою голову. Но и я достаточно долго обманывал вас и платил вам вашей же монетой. Белый, убитый сегодня, не первый, кто испытал на себе силу моего удара. Если б у вас хватило смелости напасть на меня в одиночку, если бы вас было двое, трое против меня одного, я бы расправился с вами, как вы того заслуживали! Но дюжина вооружённых люден, верхом на лошадях, да ещё с собаками…

Разве может со всем этим сладить несчастный негр, у которого есть только ноги, руки да нож! В своё время я бы справился с вами… Но я уже становлюсь стар. И лучше умереть сейчас, когда во мне есть ещё и сила и смелость, чтобы бросить вам в лицо всё моё презрение — да, всем вам, — чем попасть к вам в лапы, когда я стану уже беспомощным, дряхлым стариком!

Этот дерзкий вызов привёл всех присутствовавших в дикую и какую-то дьявольскую ярость.

— Мало для него виселицы! — заорали некоторые из них. И вслед за этим криком поднялся ужасный рёв:

— Сжечь его! Сжечь его живьём!

В толпе сразу же нашлись добровольцы, принявшиеся за приготовления к этому чудовищному делу.

Напрасно я при поддержке двух или трёх участников этой облавы — среди них был и плантатор, рядом с которым я ехал и от которого я всё это узнал, — решительно протестовал против этой ужасной и противозаконной жестокости. Тот же омерзительный негодяй, который выбил из рук Томаса флягу, взял теперь на себя роль распорядителя.

Он заявил, что необходимо примерно наказать виновного именно сейчас, в этих краях, где развивают свою тлетворную деятельность аболиционисты, которые (при этом он угрожающе посмотрел на меня) осмеливаются завязывать сношения с такими подлыми преступниками, как этот негр. Много лет подряд Том Дикарь сеял в этих местах страх и смуту. Рассказы о его подвигах передавались среди негров из уст в уста и наделали много вреда, побуждая других негров следовать его примеру. Поэтому нужно в корне пресечь его влияние и расправиться с ним так, чтобы всем стало страшно.

Вскоре же здесь навалили целую груду сухих дров.

Несчастную жертву мстительной злобы рабовладельцев поместили в самой середине этой кучи.

Дрова подожгли, и столб огня и дыма взвился над головой Тома. Но даже и теперь он смотрел на своих ликующих палачей с улыбкой, полной гордого презрения.

Не будучи в силах дольше терпеть это страшное зрелище, я стал выбираться из толпы. Но оказалось, что за мною следят. Меня схватили и по приказанию распорядителя этой страшной церемонии подтащили к самому костру; видимо, они считали, что мне полезно посмотреть на эту расправу.

Томас узнал меня — по крайней мере так мне показалось, — уже охваченный пламенем, он поднял руку, словно прощаясь со мной.

О, как изобразить весь ужас этих мгновений! Не знаю, были ли бы мои страдания мучительнее, если бы я сам был на месте Томаса… Мне казалось, что сердце моё разорвётся. Вся кровь хлынула мне в голову. Выдержать всё это у меня не хватило сил… Потеряв сознание, я упал на землю.

Глава сорок шестая

Очнувшись, я увидел, что вокруг меня суетятся четыре или пять негритянок. Они всячески, старались привести меня в чувство. Как только я открыл глаза, они все стали радостно кричать.

Только потом уже, окончательно придя в себя, я заметил, что за то время, когда я лежал без сознания, кто-то успел тщательно обыскать мои карманы и перерыть все мои седельные мешки. Надеялись, очевидно, чем-нибудь подтвердить подозрение, которое я возбудил своим сочувствием к Томасу.

Но, кроме аккредитивов и рекомендательных писем из Ливерпуля, адресованных самым крупным торговым фирмам в Чарлстоне и Новом Орлеане, при

мне не оказалось никаких бумаг. Письма эти удостоверяли, что я англичанин, приехавший в Америку отчасти по делам, а отчасти для собственного удовольствия.

Все эти бумаги и письма были прочтены публично и вызвали резкое расхождение во мнениях высокопоставленных граждан Эглингтона, которые в данном случае были наделены всеми правами и полномочиями Комитета бдительности, а я уже имел накануне перед глазами наглядный и грозный пример того, каковы эти права и полномочия.

Уже то обстоятельство, что я был англичанином, заставило самых ярых ревнителей порядка утверждать, что я скорее всего аболиционист и заговорщик. То, что я так упорно добивался для Томаса глотка воды, многим показалось подозрительным. Мой разговор с ним наедине и какие-то намёки с моей стороны, которые негр, как видно, понял, явились тяжёлой уликой против меня. Мон протесты против учинённой над Томасом жестокой расправы рассматривались как наглое вмешательство, и всё это усугублялось именно тем, что я приехал из Англии.

Тот же проходимец, который дважды пытался встать между мной и Томасом, а в конце концов задержал меня как подозрительного человека, выступал здесь в суде в качестве главного обвинителя. Он с великим усердием доказывал, что я послан сюда английскими аболиционистами, а может быть, даже и самим британским правительством с целью вызвать восстание рабов. Он заявил, что после всего того, что произошло между мной и этим преступником Томом Дикарём, с которым я, несомненно, находился в связи, общественная безопасность требует, чтобы я по меньшей мере был подвергнут публичной порке и позорному изгнанию из страны.

Это предложение было встречено единодушным одобрением, и только настойчивые усилия плантатора, с которым я познакомился в пути, спасли меня от грозившей мне участи. Поскольку я прибыл в Эглингтон вместе с ним, он считал, что я состою как бы под его защитой, и решительно за меня вступился. Он заявил собранию, что мы совершенно случайно встретились с ним в дороге. Моё покровительственное отношение к убийце, подвергнувшемуся столь справедливой, заслуженной и немедленной каре, было лишь результатом неуместной гуманности. Нельзя было рассчитывать, чтобы иностранец, да к тому же ещё англичанин, полностью разделял чувства местных жителей. Необходимо — и он больше всех стремился к этому сам — любыми средствами препятствовать всякому вмешательству во внутренние дела южных штатов. Но тем не менее следует всегда оставаться в границах разумного и целесообразного.

Мой заступник добавил, что если бы я был человеком из северных штатов, то меня можно было подвергнуть любому наказанию, не боясь никаких особенно неприятных последствии, и даже сжечь живьём, как того чернокожего. Можно пороть, пихать ногами и всячески — заслуженно или незаслуженно — наказывать этих жалких янки и не вызвать этим никакого разрыва отношении с северными штатами, так как те больше всего опасаются, как бы не сократилась торговля с Югом. Но что касается англичан, то здесь дело обстоит совсем иначе. Англия не разрешает безнаказанно издеваться над своими подданными. Из отобранных у этого иностранца писем совершенно ясно, что у него есть и деньги и влиятельные друзья и что придётся держать ответ за незаконные действия и насилия, которым его подвергнут. Соединённые Штаты, разумеется, могут снова расправиться с Англией, как и в прошлую войну. Но при настоящем положении вещей, особенно принимая во внимание возбуждение, царящее среди рабов, война безусловно нежелательна. Таковы, как он потом рассказал мне, были в общих чертах мысли, положенные в основу защитительной речи, с помощью которой мой друг плантатор вырвал меня из когтей Комитета бдительности.