Белый шаман

Лифановский Дмитрий

­– Доставили, Вшебродь, — громко гаркнул городовой, отчего мужчина вздрогнул.

— Кутейкин, ну что ты так орешь, — усатый болезненно сморщился и потер виски, — Доставили, ведите в камеру. Я-то тут причем?

— Так приказано сразу к Его благородию господину участковому приставу на допрос вести.

— В камеру, Кутейкин, в камеру, — прогнусил усатый, растирая ладонями лицо, — Нету Зубрицкого. В управу ушел. Когда будет, не сказал. Может сегодня, а может и вовсе, завтра, — и усатый потерял к нам всяческий интерес, уткнувшись длинным острым носом в свои бумаги.

— Пшел! — городовой толкнул меня к неприметной деревянной двери, притаившейся за

бочкой с пожухлым фикусом, густо удобренным папиросными окурками. Каменная лестница из семи ступенек заканчивалась коротким коридором с двумя железными дверьми со смотровыми окошками. Тут же в коридоре стоит стол, за которым важно восседает еще один полицейский чин с унтерскими лычками. Перед ним лежит одинокая амбарная книга, рядом чернильница с торчащей из нее перьевой ручкой.

­– Василь Лукич, постояльца тебе привели, — хохотнул городовой. Унтер лениво махнул рукой, отгоняя назойливую муху и торжественно, словно величайшую реликвию, открыл свой гроссбух.

— Как звать, сословие?! — буркнул он себе под нос. Это он мне или моим сопровождающим? Унтер поднял взгляд и недоуменно вперился в меня, ­– Ну?!

— Отвечай не медля, когда, господин помощник околоточного надзирателя спрашивает! — ткнул меня под ребро кулаком один из солдатиков.

— Еще раз руки распустишь, сломаю, — смотрю прямо в глаза служивому.

— Поговори мне, — огрызается тот, но видимо что-то почувствовав в моем взгляде, руки убрал за спину. Слышу, как хмыкнул за столом Василь Лукич.

— Уколов Дмитрий Никитич, — смотрю на унтера прямо, с легкой усмешкой. Тот хмурится, но молча записывает меня в свою книгу.

— Сословие?

Пожимаю плечами:

­– Пиши мещанин.

Унтер снова поднимает на меня взгляд и, кивнув своим мыслям, снова начинает писать, тщательно выводя буквы.

— За что задержан?

Молчу. Откуда я знаю, за что задержали. Догадываюсь. Но догадки, как говориться, к делу не пришьёшь.

— Ну?!

— Так ты что у меня-то спрашиваешь? Они задержали, — с усмешкой киваю на городового и солдат, — У них и пытай.

Унтер переводит взгляд на Кутейкина.

— Его благородие господин участковый пристав приказали задержать и доставить для немедленного допроса.

— Аааа, — тянет Лукич, — Ну это только завтра. Его благородие с господином уездным исправником на пристань уехали. Начальство с Томска прибывает по нашему ведомству, — унтер важно поднял палец вверх, — Встречать отбыли, — он, кряхтя, нырнул под стол и, зазвенев там чем-то, тут же появился со связкой ключей, — Не балуй! — зыркнул он на меня и, заглянув в оконце ближней к нам двери, отворил ее, — Заходь в нумер, гостем будешь.

Я словно почувствовал, что давешний служивый попытается мне отмстить за угрозу, и ожог его взглядом, приметив движение руки. Солдат, было уже замахнувшийся, отпрянул, едва не свалившись на пол. При этом прилично шваркнувшись локтем о стену позади. Видимо больно. Потому что, зашипев, стал тереть локоть, поглядывая на меня с откровенной опаской. Это правильно, пусть боится. Делаю шаг, и железная дверь с грохотом захлопывается за моей спиной. Полицейские еще о чем-то переговариваются в коридоре, но я не прислушиваюсь. Не интересно.

Тусклый свет из грязного зарешёченного оконца под самым потолком едва освещает камеру где-то три на четыре метра. Прямо предо мной, под окном во всю стену широченный топчан, сколоченный из грубых досок и застеленный какой-то мешковиной. На нем вольготно развалилась троица мужчин, практически ничем не отличающихся от убитых мной в лесу. Такая же

одежда, такие же хищные лица с рыбьими, ничего не выражающими взглядами, глядящими, будто сквозь тебя. Только в этих не чувствую стального стержня, до Лютого им очень далеко. Уровень шпаненка Сявки. Смотрят на меня недобро, с кривыми ухмылочками. Смотрите, смотрите. Мне от ваших взглядов ни жарко, ни холодно.

На полу расселись еще пятеро. Двое справа, рядом с деревянным ящиком похожим на сундук с круглой дырой на крышке из которой тянет несусветной вонищей аммиака и дерьма. С непривычки аж глаза слезятся. Парочка примечательная. Бомжеватого вида дедок, с беззубой улыбкой блаженного и закисшими глазами, беспрестанно скребущий пятерней то голову с колтуном волос, то, извиняюсь, яйца. И молодой парень в видавшем виды форменном пиджачке. Что за форма без понятия, еще не освоился в местных реалиях, чтобы определить. Паренька жалко. Скукожился между бомжом и парашей. Не сдвинуться ни в право ни влево. И потерянный вид человека, не понимающего, как он здесь оказался. У противоположной стены явно крестьяне. Выглядят чуть получше бомжа, не такие зачуханные, ну и заметно, что баня людям не чужда. Да и волосы обстрижены. Хоть как попало, но все ж таки. Этих-то за что сюда?

— Ну что, лось, — доносится от троицы гнусавый сипловатый голос, — Выбирай, к бревнам или к парашечникам?[ii], — и по камере разносится веселый хохот трех прокуренных глоток. Ну-ну, Петросян, значит. Хоть ничего и не понятно, но без перевода ясно, что меня пытаются прогнуть.

Не торопясь подхожу к топчану и резко втыкаю левого юмориста лицом в доски топчана. Не потому что именно он решил так неудачно пошутить, а просто больно удобно развалился, чтобы с него начать. А мой локоть уже впивается в нос центрального. Они что, действительно не ждали, что я их буду бить? Совсем расслабились урки. Крестьяне, одобрительно загомонив, сдвинулись ближе к двери, чтобы не мешать драке. Юноша бледный, с взором, нет, не горящим, а затравленным, взгромоздился на крышку параши, зажавшись в самый дальний угол. Бомж, как чухался, так и продолжил свое занятие, наполненное глубочайшим философским смыслом. Третий бандит успел вскочить. Замечаю у него в руке толи штырь, то гвоздь.

— Хана тебе, лось! — верещит он, тыкая перед собой заточкой, — Укандахаю, тварь! Я с Рудым на постоялом дворе посгаться фурму не метал[iii]! Порву, тля!

Ой, как я удачно зашел-то. Тебя, мил человек, мне сам Бог послал, духи, проведение, или кто там еще. Вот про Рудого я сейчас от тебя что-нибудь да и узнаю. И не отмолчишься ты, как бы понты не кидал.

Выставляю руку вперед, бандит делает резкий, умелый взмах и мою ладонь пробивает ржавый железный штырь. Не ждал, что такой дрищ сушеный окажется таким быстрым. Но, блин, как же больно-то! Ничего, воздам с троицей. Зато противник расслабился и уже улыбается победно. Это он зря. Ранил-то он одну руку, а вторая вот она, впечатывается болезному между ног, в самое дорогое. Аж, самому сплохело, что уж говорить о моем оппоненте, он просто мешком валиться на доски схватившись рукой за сокровенное и едва слышно сипя. Видать горло перехватило. Вторая рука еще судорожно сжимает заточку, выворачивая ее из моей ладони, делая рану шире и болезненней. Кровь густо течет на топчан. Рукав рубахи по локоть красный. Зараза! Новая совсем! И стоит целую шкурку беличью! Больше даже! От злости двумя ударами успокаиваю первых двух, которые пытаются начать шевелиться. Не надо, лежите! И только сейчас слышу как бряцает открывающаяся заслонка смотрового оконца.