Белый шаман
Шрифт:
— Опасные вещи Вы говорите, Дмитрий Никитич. За такие, можно и на каторге оказаться. Не боитесь?
Я криво усмехнулся.
— Дальше Сибири не сошлют, а туда я и сам скоро уеду. Закончу свои дела здесь и обратно.
— Так Вы социалист?!
— Боже упаси, Вера Константиновна! Я просто русский человек.
— Тогда я Вас совсем не понимаю, — она удивленно воззрилась на меня.
— Просто, Ваши так называемые социалисты мало чем отличаются от тех же аристократов. Руководители и идеологи сидят в эмиграции за границей. На деньги враждебных России держав подтачивают устои государства. Толкают экзальтированных дамочек и юных студентов-максималистов на убийства и, как следствие на каторгу и виселицу. Герцен, Тихомиров, Лавров, Лопатин — они так же далеки от народа, как Юсуповы, Голицыны, Гагарины и прочие аристократы. Среди значимых народовольцев, если не ошибаюсь, только Желябов был из крестьян. Так почитаемый в ваших либеральных кругах Лев Толстой, свой роман «Война и мир» начинает с огромного куска на французском языке.
Ее глаза налились слезами. А меня обожгло стыдом. Что на меня нашло? Вспомнил господ либералов из своего прошлого? Но при чем тут эта милая женщина? С чего я решил, что она имеет какое-то отношение к террористам-народовольцам? Ну, обмолвилась она о Европе. А меня понесло, как завсегдатая-пропагандиста на ток-шоу у Соловьева. Вера Константиновна, как раз, несмотря на свои, не очень понятные мне взгляды, делает все что может и даже больше, для простых людей. Это я сейчас уйду, не найдя здесь понимания. Пойду к церковникам, в богадельни. Творить добро, зная, что инфекция мне не страшна, у меня сопротивляемость, полученная от инопланетной медкапсулы. Да и лекарство есть, если вдруг иммунитет не спасет. Можно еще порассуждать о будущем России лежа на диванчике в гостинице, ощущая приятную сытость от ужина в ресторане. А она выкинет свою поломанную папиросу, вытрет злые слезы шелушащимися от хлорной извести руками и уйдет в заразные палаты. Зная, что в любой момент может сама заразиться и умереть.
— Простите, — выдавил я. — Простите, Вера Константиновна. Если сможете.
Мне было стыдно смотреть ей в глаза. Я неуклюже, не поднимая взгляда, поклонился и, развернувшись на пятках, пошел прочь. Дурак! Старый дурак! Сорвался на хорошего человека. Потому что показалось, что она неправильно мыслит. Смотри-ка, нашелся мерило ума, чести и совести. Не Дима Уколов, а КПСС, итиху мать! Обвинил женщину невесть в чем. А сам-то! Кто дал тебе право судить, кого бы то ни было?! Пять лет просидел в чуме в тайге, боясь вылезти в цивилизацию, выбрался и пошел обличать! В себе разберись сначала! Кто ты?! Для чего ты?! Эта девочка людей спасает! А чего добился ты? Создал там строительный бизнес? Не смеши! Средней руки конторка по ремонтам. Да и ту на половину вытягивал Петрович. Просрал одну семью. Не смог защитить вторую. Получив в руки такой мощный инструмент, как искин, не нашел ничего лучшего, как, поддавшись своей паранойе, форматнуть его. Самое значимое достижение за все время в новом мире — вырезал десяток бандитов. Молодец, Дима! Ах, да! Еще семью из трех человек, вроде как, спас. Ну а что не спасти-то? Оно же ничего не стоило. Деньги есть, лекарства есть. А вот так как она, с риском сдохнуть в любой момент от заразы, смог бы? Так что это не Вера Константиновна ничем не отличается от демагогов-либералов, это ты, Дима, сейчас переплюнул их всех вместе взятых!
Вера смотрела вслед этому странному молодому казаку. Откуда он все это знает? Поэтов, художников, ученых? А как легко рассуждает о политике! Да, во многом его слова несправедливы и обидны! Но ведь и прав он во многом! Это что же получается? В России до самой России никому нет дела?! Нет! Ну, конечно же, нет! Это не так! Да, тот же доктор Загорский! Ну и что, что он поляк, мечтающий о Великой Речи Посполитой от можа до можа. Это не помешало ему перессориться почти со всем Комитетом Красного Креста, выбивая продуктовые пайки для голодных, вместо денежных пособий, которые обязательно разворуют те, кто должен будет их раздавать. А доктор Елисеев? Известный путешественник, писатель, доктор, а вот он, здесь же, в городской больнице захолустного Челябинска[ii]. А сколько таких людей по всей России! Да и она сама, узнав о голоде и эпидемии, бросила практику в Нижнем и приехала сюда помогать людям! Она не ставит свой поступок себе в заслугу! Это долг любого порядочного человека, тем более врача! Но ведь обидно! Правда, обидно! И вовсе она не преклоняется перед Европой! Просто ей больно за Родину. За этих умирающих людей. За то, что у них на всю больницу был один шприц, и совсем не было ланцетов и перевязочных материалов, а от скальпелей одни ручки! И они в складчину с жалования все это закупали. Совсем беда с медикаментами. Их просто нет в городе! В больнице, рассчитанной на 75 человек, сейчас лежит больше 100. А есть еще тюремная больница и богадельни тоже забитые тифозными пациентами. А сколько осталось без помощи по селам и станицам. Месяц назад умер доктор Вятковский. Поехал в уезд к больным и умер. Не от тифа. Апоплексия[iii]. Человек просто не выдержал. На днях слегли два фельдшера. Сегодня у одной из сестер милосердия появились симптомы тифа. Сейчас нечем лечить, а скоро будет и некому. Вера в бессилии сжала кулаки. Почувствовав в руке что-то постороннее, с удивлением посмотрела на раздавленный мундштук папиросы. Надо же, совсем забыла, что вышла покурить. Еще этот! Простой казак, а рассуждает тут! Лекарство у него есть от тифа! Шарлатан! Но призрачная надежда не давала полностью отбросить слова этого странного парня. А вдруг, правда, есть? Да нет! Не может быть! Откуда? Но ведь не просто так он сюда пришел! Может, попробовать на безнадежных?! Нет! Нельзя! Рrimum non nocere[iv]. Но ведь они и так умрут! А здесь
— Дмитрий Никитич, постойте! — казак, уже практически дошедший до поворота, вот-вот пара шагов и он скроется из вида, обернулся, — Сколько Вы хотите за Ваше лекарство?
Он как-то беспомощно и грустно улыбнулся, пожав плечами:
— Нисколько.
[i] Еще в 1803 году по инициативе императрицы Марии Федоровны при Воспитательных домах в Петербурге и Москве были учреждены так называемые «Вдовьи дома» — приюты для бедных вдов, оставшихся без средства к существованию. Согласно идее императрицы Марии Федоровны, в стенах Вдовьих домов предстояло создать систему постоянного ухода за престарелыми и больными вдовами. Для воплощения идеи в жизнь предполагалось иметь постоянный персонал. Так, для ухода за престарелыми и больными была набрана особая группа женщин из числа вдов, которые уже проработали в других благотворительных учреждениях императрицы не менее 15 лет. Женщины получили особое название — «сердобольные вдовы». (Здесь, кому интересно, подробней:становления сестринского дела в России»)
[ii] Население Челябинска на 1891 год составляло 13 572 человека.
[iii] В конце 19 века так называли инсульт.
[iv]Primum non nocere (дословно: «прежде всего — не навреди»), — старейший принцип медицинской этики, обычно приписываемый Гиппократу.
Глава 20
Золотилова доверила мне трех своих безнадежных пациенток, ну и Анечку Кудимову удалось отстоять. Одной из женщин помочь не удалось, она умерла на следующий день. Загорский, видя меня в больнице, молча задирал свою чеховскую бородку, но ничего не говорил. Уж не знаю, о чем договорились они с Верой Константиновной, но пан доктор палки в колеса мне не вставлял, просто игнорировал. Ваньшу я на следующий же день после нашего разговора с Золотиловой отправил в Златоуст с поручением купить шприц, а лучше не один. Рассказал и даже показал, какие надо, благо имелись образцы, три на всю больницу, на сто пациентов. Правда, и использовались они тут не так интенсивно. В основном, во время хирургических операций. И трясся над ними господин Загорский, как Кощей над златом. И его можно было понять, в Челябинске купить шприцы Праваца оказалось невозможно, их просто не было в наличии. Два из трех Владислав Броиславович лично заказывал в Санкт-Петербурге.
Чем больше я узнавал внутреннюю больничную кухню, тем сильней проникался огромным уважением к людям, работающим тут. Да и высокомерный поляк уже не казался таким уж высокомерным. Просто уставший и очень занятой человек, который тянет на себе две больницы — городскую и тюремную. При этом успевает не только лечить, но решать вопросы с питанием для больных, медицинскими материалами и оборудованием, персоналом и неподъемный ворох бумажной работы связанной с чиновниками разных рангов. И не смотря на такую нагрузку, он еще и успевал заниматься наукой, проводя какие-то опыты в домашней лаборатории. За что получал постоянные упреки супруги, которую Загорский почему-то называл Толей. Оказывается Толя — это Антонина. Первый раз слышу такое. Может это так у поляков так.
Неделя прошла спокойно. Я приходил в больницу, приносил лекарство, контролировал, чтобы инъекции проводились по прописанной Фирсом схеме. Ну и помогал, чем мог. Просто быть в стороне у меня не получалось, совесть не позволяла. Потихоньку становился в больнице своим. Уже и Владислав Брониславович не смотрел на меня, как на пустое место. Пару раз даже перекинулись с ним ничего незначащими фразами. Один раз о погоде, а еще, он попросил меня придержать больного, во время осмотра. Тот сильно бился в горячке. Прогресс, однако. С Верой у нас наладились добрые, товарищеские отношения, хотя мы частенько скатывались в продолжение нашего спора. Но уже не так горячо и яростно.
Единственное, у меня не укладывалось в голове, как женщина, выбравшая такую гуманную профессию — спасать людей, может одобрять и поддерживать методы террора, выбранные народовольцами и с успехом продолженные эсерами?! Ну, убили они царя и что? Тут же короновали следующего. Убийц казнили, результатов ноль. Зато погибли ни в чем не повинные люди. Крестьянин, мальчишка, казак конвоя. Стало от этого кому-то легче? Народу, о котором якобы так печется «Народная воля»? Да, ничего подобного! Только хуже стало! Государство, совершенно оправданно и справедливо, начало закручивать гайки. Потому как оно по определению аппарат управления и принуждения. И должно защищать себя любыми способами, иначе это будет не государство, а пшик. Что и доказал тютюнюшка Николашка, распустивший всех и вся, начиная от Великих князей и аристократов, заканчивая извозчиками, кухарками и истопниками, которые, именно, как известно, лучше всех знают, как управлять державой. А следом придет Главноуговаривающий Керенский, доразваливший то, что не успел Император. И только реки крови, пролитые большевиками, остановили эту вакханалию.
Так за спорами и общими заботами и тревогами мы с Верой оказались в одной постели. Что, наверное, было довольно таки логично. Никакой любви и отношений, кроме дружеских, между нами не было. Обычное влечение двух молодых тел. «Физиология» — усмехаясь, пояснила Золотилова, затягиваясь папиросой. Это тоже поражало меня в Вере. Ангельская внешность, милосердие до самопожертвования и вдруг цинизм прожженной стервы. И где она настоящая, а где маска, я так и не разобрался. Да особо и не старался. Меня все устраивало, ее тоже.