Белый шум

Делилло Дон

– Меня считают дурочкой, – сказала она. – Что ж, у меня и вправду есть одна дурацкая догадка насчет человеческого страха. Представьте себе, Джек, что вы, убежденный домосед, тяжелый на подъем, оказываетесь вдруг в чаще леса. Краем глаза вам удается что-то разглядеть. Не успев толком ничего сообразить, вы понимаете, что это очень крупное существо и ему нет места в вашей повседневной системе координат. Изъян в картине мира. Здесь не должно быть либо его, либо вас. И вот это существо с важным видом появляется из-за деревьев. Медведь-гризли, громадный, с лоснящейся бурой шерстью, роняет слизь с оскаленных клыков. Вы же еще никогда не видели крупного зверя в чаще, Джек. Он необычен, он так будоражит воображение,

что вы начинаете воспринимать собственную личность иначе, по-новому осознавать себя – в странной и ужасающей ситуации. Вы по-новому, глубже понимаете свое «я». Открываете себя заново. Вам ясно, что медведь сейчас разорвет вас на части. Зверь, вставший на задние лапы, дал вам возможность как бы впервые увидеть себя со стороны – в непривычной обстановке, в одиночестве, отдельного, всего себя целиком. Вот этот сложный процесс мы и называем страхом.

– Страх – самосознание, поднятое на более высокий уровень.

– Совершенно верно, Джек.

– А смерть? – спросил я.

– «Я», «я», «я». Если сможете представить смерть более привычной, чаще упоминаемой, ослабнет ваше восприятие себя относительно смерти, а вместе с ним – и страх.

– Как же сделать смерть более привычной? С чего начать?

– Не знаю.

– Может, надо рисковать жизнью, не снижая скорости на поворотах? Или заниматься скалолазанием по выходным?

– Не знаю, – сказала она. – Хорошо бы узнать.

– Надеть страховочный пояс и взобраться наверх по фасаду девяностоэтажного здания? Что мне делать, Винни? Посидеть в клетке с африканскими змеями, как лучший друг моего сына? Вот чем нынче люди занимаются.

– По-моему, главное, Джек, – это забыть о лекарстве в той таблетке. Там нет лекарства, это очевидно.

Она была права. Все они правы. Надо жить себе дальше как живется, растить детей, учить студентов. Стараться не думать о той неподвижной фигуре в мотеле «Грейвью», лапающей мою жену своими грубыми руками.

– И все-таки мне грустно, Винни, но вы придали моей грусти остроту и глубину, которых ей прежде не хватало.

Она отвернулась, залившись краской.

– Вы больше, чем друг до первой беды, – сказал я, – вы настоящий враг.

Она покраснела до корней волос.

– Блестящие люди никогда не думают о загубленных ими жизнях, – сказал я, – на то они и блестящие.

Я смотрел, как Винни краснеет. Она обеими руками натянула на уши свою вязаную шапочку. Взглянув последний раз на небо, мы начали спускаться с холма.

31

ВЫ НЕ ЗАБЫЛИ: 1) выписать чек для компании «Уэйвформ Дайнэмикс»? 2) указать на чеке номер вашего счета? 3) подписать ваш чек? 4) произвести платеж полностью – частичные платежи мы не принимаем? 5) вложить в конверт ваш подлинный платежный документ, а не копию? 6) вложить ваш документ в конверт таким образом, чтобы в прозрачном прямоугольнике был виден адрес? 7) отделить зеленую часть вашего документа по пунктирной линии и сохранить ее для учета? 8) указать ваш точный адрес и почтовый индекс? 9) если вы планируете переехать, сообщить нам об этом по меньшей мере за три недели? 10) заклеить конверт? 11) наклеить на конверт марку – министерство почт не осуществляет доставку корреспонденции без почтового сбора? 12) отправить конверт по меньшей мере за три дня до даты, указанной в синем квадратике?

КАБЕЛЬНАЯ СЕТЬ: ЗДОРОВЬЕ, ПОГОДА, НОВОСТИ, ПРИРОДА.

В тот вечер никому не хотелось готовить. Мы сели в машину и поехали на торговую улицу где-то в глуши, за городской чертой. Бесконечная полоса неонового света. Я остановился у заведения, где подавали курятину и шоколадные кексы. Мы решили поесть в машине. Машина вполне соответствовала нашим запросам. Нам хотелось есть, а не глазеть на людей. Хотелось набить

желудки и поскорей с этим покончить. Мы не нуждались ни в пространстве, ни в ярком свете. И уж совсем ни к чему было сидеть друг против друга за столом и совместными усилиями плести за столом тонкую и сложную перекрестную сеть кодов и сигналов. Мы были согласны есть, глядя в одну сторону, почти ничего не видя дальше своих рук. Все это смахивало на какое-то оцепенение. Дениза принесла еду в машину, раздала бумажные салфетки. Мы начали трапезу. Ели полностью одетые – в пальто и шапках, – ели молча, терзая куриные крылышки и ножки руками и зубами. В напряженной сосредоточенности все помыслы свелись к единственной неотвязной мысли. Я с удивлением обнаружил, что страшно проголодался. Я жевал и глотал, почти ничего не видя дальше своих рук. Вот как голод уменьшает вселенную. Вот он – край зримого мира пищи. Стеффи оторвала от куриной грудки хрустящую кожицу и отдала Генриху. Кожицу она никогда не ела. Бабетта обсосала косточку. Генрих обменялся с Денизой крылышками – большое на маленькое. Он считал, что маленькие крылышки вкуснее. Все отдавали Бабетте косточки – обгладывать и обсасывать. Я отогнал от себя мысленный образ мистера Грея, развалившегося нагишом на кровати в номере мотеля, – картинка нечеткая, расплывчатая по краям. Мы послали Денизу за новыми порциями и молча стали ее ждать. Потом вновь набросились на еду, почти ошеломленные глубиной своего наслаждения. Стеффи негромко спросила:

– Почему астронавты не падают вниз?

Наступила пауза – мгновение, выпавшее из вечности.

Дениза перестала есть и сказала:

– Они легче воздуха.

Мы все перестали жевать. Повисла тревожная тишина.

– Там нет воздуха, – сказал наконец Генрих. – Они не могут быть легче того, чего нет. Космос – вакуум, если не считать тяжелых молекул.

– А я думала, в космосе холодно, – сказала Бабетта. – Если там нет воздуха, как там может быть холодно? Почему бывает тепло или холодно? Из-за воздуха – по крайней мере, так я считала. Если нет воздуха, не должно быть холодно. Это как день без погоды.

– Неужели там совсем ничего нет? – спросила Дениза. – Что-то же должно быть.

– Что-то есть, – раздраженно сказал Генрих. – Тяжелые молекулы.

– Когда не знаешь, надевать ли свитер, – сказала Бабетта.

Вновь наступила пауза. Мы немного подождали, гадая, окончен ли разговор. Потом опять взялись за еду. Принялись молча обмениваться лишними кусочками курицы, совать руки в картонные коробки с жареной картошкой. Уайлдер любил мягкие белые ломтики, и все выбирали их для него. Дениза раздала маленькие пакетики с водянистым кетчупом. Как и все в машине, наши облизанные пальцы пахли жиром. Мы менялись кусочками и глодали кости.

Стеффи вполголоса спросила:

– А в космосе очень холодно?

Мы снова стали ждать. Потом Генрих сказал:

– Зависит от того, как высоко заберешься. Чем выше, тем холоднее.

– Минуточку! – сказала Бабетта. – Чем выше, тем ближе к солнцу. А значит, теплее.

– С чего ты взяла, что солнце находится высоко?

– Как же оно может быть низко? Чтобы увидеть солнце, надо посмотреть наверх.

– А ночью? – спросил Генрих.

– Оно находится с другой стороны земли. Но люди все равно смотрят наверх.

– Самое главное в теории сэра Альберта Эйнштейна, – сказал он, – солнце не может быть наверху, если стоишь на солнце.

– Солнце – огромный расплавленный шар, – сказала Бабетта. – Стоять на солнце невозможно.

– Он же сказал «если». По существу, нет ни верха и низа, ни жары и холода, ни дня и ночи.

– Что же есть?

– Тяжелые молекулы. Весь смысл космоса в том, что там могут остывать молекулы, улетевшие с поверхности гигантских звезд.

– Как молекулы могут остывать, если не существует ни жары, ни холода?