Белый Тигр
Шрифт:
Великий Социалист сплевывает. Троекратно. У Мангуста трясутся руки, лицо чернеет от омерзения.
— Спасибо, сынок, — утирает губы Великий. Поворачивается ко мне и морщит лоб:
— О чем, бишь, это я?
Так-то, господин Цзябао. Вот вам Великий Социалист с хорошей стороны. Всех наших хозяев унизил — потому-то мы за него и голосуем.
В тот вечер я опять принялся подметать двор и снова подкрался поближе к Аисту с сыновьями. Они сидели на лавке, в руках стаканы с золотистой жидкостью, и разговаривали.
— Ничего не выйдет, Мукеш. Он нам нужен.
— Говорю тебе, отец. Довольно. Надо обратиться в Дели напрямую. Теперь мы знаем к кому.
— Я согласен с Мукешем, отец. Что за отношение такое — будто мы его рабы!
— Спокойно, Ашок. Ты еще ничего не понимаешь насчет Индии. Позволь нам обсудить это с Мукешем.
Я дважды подмел двор, потом подтянул сетку для бадминтона и все слушал, слушал... Но зоркие глаза непальца не дремали.
— Не топчись зря во дворе. Ступай к себе в комнату и сиди, пока хозяева не позовут. — Слушаюсь.
Рам Бахадур молча смотрел на меня.
— Слушаюсь, сэр.
(Слуги, сэр, обожают, когда другие слуги титулуют их «сэр».)
На следующее утро сушу я феном Куддли и Пуддли. Подходит ко мне Рам Бахадур:
— В Дели бывал?
Я качаю головой.
— Они через неделю уезжают в Дели. Мистер Ашок и Пинки-мадам. Месяца на три. Опускаюсь на корточки и сушу Куддли лапы.
Спрашиваю небрежно:
— Зачем?
Непалец пожимает плечами. Откуда, мол, слуге знать? Но кое-что ему известно.
— С собой берут только одного шофера. Платить будут три тысячи рупий в месяц — вот сколько у них в Дели будет получать шофер.
— Три тысячи рупий! — Фен падает у меня из рук.
— Серьезно?
— Серьезно.
— Пусть они возьмут меня, сэр? — В моем голосе мольба. — Подскажите им, пусть возьмут меня.
— Они берут Рама Парсада, — кривит губу непалец. — Разве что...
— Что?
Он трет большой палец об указательный. Если я заплачу ему пять тысяч рупий, он шепнет Аисту насчет меня.
— Пять тысяч! Откуда мне взять такие деньги? Я все отдаю семье!
— Отлично. В таком случае, поедет Рам Парсад. А ты, — он показывает на Куддли и Пуддли, — всю оставшуюся жизнь будешь мыть и расчесывать собачонок.
Просыпаюсь. В носу свербит.
Еще темно.
Где-то за стенами дома горланит петух. Значит, час ранний. Рам Парсад режет в потемках лук. Слышно, как постукивает нож: тук, тук, тук.
Что это он взялся за лук в такую рань?
Поворачиваюсь на бок и закрываю глаза. Но постукивание ножа настойчиво.
Этот человек что-то скрывает.
Просыпаюсь окончательно. Стараюсь привести мысли в порядок.
Рам Парсад последнее
Дыхание у него сделалось зловонное. Даже Пинки-мадам пожаловалась. Он внезапно перестал есть с остальными, будь то дома или на стороне. Даже по воскресеньям, когда подавали курицу, отказывался. Дескать, он уже поел, или не голоден, или...
Я следил за ним весь день. Ближе к вечеру, как я и предполагал, он куда-то засобирался.
Повар сказал мне, что каждый вечер в одно и то же время Рам Парсад отлучается со двора.
Вот и сейчас — шасть за ворота.
Срываюсь с места и иду за ним.
В этой части Дханбада мне бывать не доводилось. Рам Парсад попетлял по переулкам, оглянулся несколько раз, словно желая убедиться, что слежки нет, и припустил чуть не бегом.
Домчался до небольшого двухэтажного дома. Окна забраны решетками, у входа вытянулись в линейку черные водопроводные краны. Рам Парсад нагнулся к крану, умылся, прополоскал рот, сплюнул. Снял сандалии. Стена была усеяна квадратными углублениями, в них стояла обувь. Рам Парсад сунул свои сандалии в такую же выемку, вошел и закрыл за собой дверь.
Я хлопнул себя ладонью по лбу. Ох и дурак же я! Ведь сейчас Рамадан! Днем они не едят и не пьют!
Примчавшись домой, я сразу кинулся к непальцу. Он стоял у парадных ворот, ковырял в зубах веточкой мелии — бедняки используют их вместо зубочисток.
— Какое я кино сейчас видел, сэр, — говорю.
— Пошел на хрен.
— Замечательное кино, сэр. Драки. Танцы. Главный герой — мусульманин. Звать Мухаммед Мухаммед.
— Отстань от меня, сопляк. Иди помой машину, если нечем заняться.
— Знаете, что произошло с Мухаммед Мухаммедом в этом кино? Бедный честный мусульманский труженик, он выдал себя за индуса, чтобы устроиться на работу шофером. И назвал себя Рам Парсад.
Веточка упала на землю.
— А как он умудрился провернуть дельце, знаете? Договорился с охранником-непальцем, которому хозяева полностью доверяли. Платил ему, и все было шито-крыто.
Я взял непальца за воротник. В принципе, этого уже было достаточно. Один слуга дал понять другому: я победил. Но уж если торжествовать, так со вкусом, так ведь? И я отвесил ему пощечину.
Дело сделано. Я стал Слугой Номер Один в доме.
Лечу обратно к мечети, чтобы успеть к концу намаза. Успел. Рам Парсад — или Мухаммед, или как там его звали на самом деле — выходит из храма, вынимает сандалии из окошка, отряхивает, надевает и идет себе восвояси. И тут видит меня.
Я подмигиваю ему, и он понимает: его песенка спета.
Слова мои точны и кратки.
С чувством выполненного долга возвращаюсь домой. Из-за черной решетки ворот на меня смотрит непалец. Беру у него связку ключей и кладу себе в карман.