Белый ворон Одина
Шрифт:
Что касается Мартина, то его вообще не было слышно. Монах забился в угол и, надо думать, сам себе строил оскорбленные рожи. А все же сказка Олава здорово нам помогла — мало того, что развеселила, так еще и вытащила из темницы. Да-да, все именно так и произошло! Я говорил вам, что стража с удивлением прислушивалась к взрывам хохота, доносившимся из-под земли. Они, видать, решили, что узники напрочь свихнулись, коли так веселятся в темнице, — и доложили о том своему начальству. В результате меня и Олава извлекли из подземелья и приволокли пред светлые очи князя Владимира.
Князь
И вот теперь этот юный князь, правитель Новгорода, стоял посреди приемного зала и взирал на двух пленников, доставленных из подземной темницы. Рядом с Владимиром застыли два его верных советника, два каменных столпа княжеской власти: справа высился его дядя по имени Добрыня, а слева стоял Сигурд, воевода Владимировой дружины.
Второй из этой пары был весьма примечательной личностью, недаром же в народе его прозвали Меченым Топором. Прозвище свое он получил оттого, что в давней схватке недостаточно быстро уклонился от вражеского топора и лишился носа. Теперь Сигурд вынужден был ходить с серебряным носом, который крепился к голове шелковым шнуром. Шнурок этот почти терялся в длинной, тронутой сединой гриве волос. А поскольку воевода к тому же носил густую бороду, то на лице его только и можно было разглядеть, что удивительный серебряный нос.
Однако обсуждать сию диковину никак не полагалось — если, конечно, вы не желали лишиться собственного носа, а с ним вместе и всей головы. Дело в том, что в наших северных краях издавна так повелось, что отсечением носа карали попавшихся на воровстве. Стоит ли говорить, что подобная позорная метка была невыносима для такого высокопоставленного и самолюбивого человека, каковым слыл Сигурд.
Сколь ни колоритно выглядели спутники Владимира, но я во все глаза смотрел на самого князя. Потому что, несмотря на свой юный возраст, именно этот мальчик в синих штанах и белой полотняной рубахе был здесь главным. Он стоял с непокрытой головой, и я обратил внимание на необычную прическу Владимира. Подобно своему отцу Святославу, он гладко брил голову, лишь на висках свисали две пряди, на хазарский лад заплетенные в косы.
— Говорят, мы с тобой уже встречались прежде, — сказал мальчик, хмуря брови.
Голос у него был высокий и чистый, как и полагается двенадцатилетнему отроку. Но меня этот голос поверг в трепет. Еще бы не встречались! Шесть лет назад, когда все Обетное
Обо всем этом я напомнил князю, и тот согласно кивнул головой.
— Я помню Эйнара, — молвил он. — Мне рассказывали, как он предал моего брата Ярополка и бежал в степь — якобы в поисках какого-то клада. Сказывали, он там же и помер?
— Совершенно верно, княже, — ответил я, чувствуя, как холодная струйка пота сползает по моей спине. — С тех пор прошло немало времени… Годы текут, подобно водам великого Днепра.
Владимир помолчал — казалось, будто он тщательно обдумывает свои слова, — а затем обронил:
— Нечасто приходится слышать смех из недр моей темницы.
Прозвучало это куда как значительно. И вообще, надо отдать должное Владимиру — для двенадцатилетнего мальчика он отлично справлялся с ролью князя.
— Твоя правда, княже, — согласился я, еще больше потея.
Мысль моя лихорадочно билась в поисках нужных слов. А что вы хотите? Ведь от того, что я сейчас скажу, зависели наши жизни…
— Но, с другой стороны, — нашелся я, — не так уж часто услышишь историю, достойную смеха.
— Это была моя история, — неожиданно вмешался Олав (и я в душе проклял маленького крысеныша). — Не хочешь ли ее услышать, князь?
Я в ужасе закрыл глаза. Что касается Владимира, то от неожиданности он растерялся и даже шагнул назад. Мальчику хотелось по привычке обратиться за советом к дядьке Добрыне, но… Княжеская гордость не позволила ему обнаружить свое замешательство. Это да еще, пожалуй, обычное мальчишеское любопытство заставили его скомандовать:
— Говори, юный нурман.
И Олав завел свою сказочку:
— Жил-был один добрый славянин из великого города Новгорода…
Да что же он творит, этот мелкий поганец! От страха кишки мои скрутились тугим узлом, горло вмиг пересохло — так, что я едва не подавился собственным языком.
А Олав тем временем продолжал:
— Назовем его Владимиром…
И дальше пошло-покатило. Он пересказывал свою историю, только теперь вместо священника Мартина в ней появился добрый дядюшка по имени Добрыня. Я слушал, ощущая за своей спиной волчье дыхание валькирий. С каждой минутой, с каждым произнесенным словом дыхание это становилось все ближе и горячее.
Короче, я совсем уж было распростился с жизнью… Но тут взглянул на остальных слушателей, и в моей душе затеплился слабый лучик надежды. Владимир слушал, явно довольный, пряча за ладошкой мальчишескую улыбку. Да и в Добрыниной седой бороде мелькало нечто, весьма похожее на улыбку. Неужели у нас появилась надежда? Я вознес горячую молитву Одину. Затем я посмотрел в сторону Сигурда, и сердце мое ухнуло в пятки… гораздо глубже той подземной темницы, где мы сидели. Сигурд хмурился, брови над серебряным носом сошлись в одну сплошную линию.