Белый ворон
Шрифт:
– Теперь пойдет. Этот последний поворот уже нестрашный.
Люди разошлись по автобусу. Нам не захотелось идти на свои места, и мы плюхнулись на последнее длинное сиденье.
– За семь гор, за семь рек, – произнес Костек. – Мне начинает нравиться.
Мы ехали через лес. В клочьях лучей автобусных фар мелькали заснеженные верхушки деревьев, что росли на круче.
– Эта ночь на вокзале и сам вокзал были такая гнусность. Орля – гнусность. Меня все время била дрожь. Только в той пивнухе я почувствовал себя лучше. Сколько нам идти?
– Километров десять. Дорогу я не очень знаю, а если точно, совсем не знаю.
– Ну,
Остались. Четыре штуки. Я дал ему один, второй взял себе, и мы выпили за тьму и снег. Автобус наконец вскарабкался на перевал и начал спускаться вниз – так же осторожно, медленно, выворачивая почти на месте с задом, пришпиленным к дороге. А потом был долгий мягкий спуск, и вот мы остановились под фонарем в каком-то месте, выглядевшем как деревня побольше, чем те, что мы проезжали. Длинное плоское здание с большими желтыми окнами оказалось питейным заведением, потому как из него вывалило несколько подпивших граждан. В автобус они влезли с дымящими сигаретами, сгрудились около водителя и километра через два вылезли; остались только мы двое да три бабы в платках. Я подошел к одной из них. От моего «извините» она подскочила, но ответила, что тоже выходит на том перекрестке. Мы все так же ехали сквозь темноту и снег. Проехали мимо нескольких домов, а верней, огоньков, потом долго ничего не было, и наконец женщина встала, и мы вслед за ней. Мы выходили, пряча лица от водителя. Женщина куда-то исчезла. Потом в метели исчезли красные огоньки автобуса. Дул теплый ветер. Вообще было куда теплей, чем в Орле. Я взял горсть снега. Он лепился. Мы надели рюкзаки.
– Ну, и куда теперь?
– Прямо. Автобус повернул налево, а нам идти прямо.
Мы двинули по следу автобуса, вглядываясь в левую сторону.
– Возьми фонарик из бокового кармана.
Костек подставил мне свой рюкзак. Я нащупал плоский металлический футляр. Сноп света пробивал вьюгу всего на несколько метров, но в конце концов мы увидели, как от автобусного следа отходят две колеи, два едва заметных углубления, словно тут проехали сани или автомобиль и снег не успел еще все замести, завеять. Снега было выше щиколоток, а под ним ощущалась скользкость льда. Через некоторое время мы уже различали белую плоскость дороги между стенами леса.
– Километра через три-четыре будет ручей.
Надо услышать его, – сказал я.
– Большой?
– Кто его знает. Я его видел, когда была оттепель. Тогда был порядочный.
Мы стояли на середине этой загадочной дороги, которая сыпалась с неба, слагалась из маленьких кусочков, подвижная, неуловимая, вводящая в искушение. Я сбросил рюкзак на снег.
– В чем дело? Мы еще только начали идти.
– Посидим, Костек, на рюкзаках. Тепло. Успеем.
Я подал ему «мерзавчик». Он тоже что-то протянул мне.
– Как раз на такой случай. Повод у нас есть?
Я нащупал пачку и извлек толстую сигарету.
– Что это?
– «Житан» без фильтра.
– Ну, у меня тоже кое-что найдется. Погоди, не пей.
Мне пришлось встать и вытащить из рюкзака один спальник. А из свернутого второго я извлек бутылку спирта.
– Осторожней, это вроде того цыганского пойла, только позабористей.
Костек поднес огонек сигареты к бутылке, затянулся и прочитал название на этикетке.
– Ну что, и впрямь партизаны?
– И впрямь.
Черный
Мы выпили еще по глотку и двинулись на юг. В глубокий мрак.
14
– Ручей, я слышу ручей.
Костек остановился, повернулся против ветра и стал вслушиваться. Я ничего не слышал, хотя это вполне могло быть то самое место, потому что шагали мы уже больше часа.
– Слышишь?
Однако это было не журчание воды подо льдом. Это оказался двигатель машины. Дорога позади нас делала плавный поворот, и сперва мы увидели сноп света, обметающий стену леса, и только потом фары. Машина ехала медленно, словно оставляя нам время для принятия решения.
– А нам-то что до нее, – пожал плечами Костек. – Пусть едет себе хоть в Братиславу, хоть в Прагу, а хочет, так даже в Вену.
Однако она ехала совсем не туда. Ехала она к нам. Остановилась у нас за спиной, и мы повернулись, что было ошибкой, так как фары нас ослепили. Это был «уазик» какого-то темного цвета. Через секунду все стало ясно.
– Пограничная стража. Прошу остановиться.
– Мы и так стоим, – ответил Костек.
Пограничник был один, в форме с сержантскими погонами. Отбеленное светом лицо без всякого выражения.
– Куда направляемся?
– В горы. – Голос Костека звучал вызывающе.
– Тут везде горы. Хотелось бы знать, куда конкретно.
– В Сквирт, пан сержант, – попытался я исправить ситуацию.
– Там нет ничего. Несколько заброшенных овчарен.
– Мы знаем. Переночуем там и пойдем дальше.
– Куда дальше? Дальше граница.
– Правильно. Мы как раз за границу. В Объединенную Европу…
– Заткнись, Костек. Мы хотим дойти горами к Гардлице…
Нет, у меня определенно не шло. Сержант посмотрел на меня как на идиота:
– Вынужден попросить вас предъявить документы. Очень сожалею, но рюкзаки я тоже хотел бы осмотреть. Сами понимаете, это пограничная зона.
Костек ответил «ладно» и полез во внутренний карман куртки. Мои же бумаги были в рюкзаке, так что я сбросил его на снег и стал в нем копаться. Костек тоже сбросил свой рюкзачище и предупредительно поставил его перед сержантом, который при свете фар пытался разобраться с содержимым его бумажника. Краем глаза я заметил, как Костек выпрямляется, отступает, выходит из света, исчезает за спиной пограничника, и в тот же миг сержант, подрезанный ударом с подсечкой, летит мордой оземь. Но прежде чем он шваркнулся на снег, Костек схватил его за шиворот, и я услыхал звук удара о корпус автомобиля. И опять, прежде чем пограничник рухнул на крыло «уазика», Костек дернул его туловище вверх и приложил еще разок. Потом они оба упали. Я слышал только стоны и тяжелое дыхание, и вдруг в свете фар показалась рука с черным пистолетом; кажется, я зажмурил глаза, а может, крикнул.