Белый ворон

Стасюк Анджей

– Да не стой ты, мать твою, как пень! Его надо связать. – Костек медленно поднимался с земли, белый, тяжело дыша, с пистолетом в руке. Он посмотрел на оружие так, словно до того не имел представления о его существовании. – Надо же мне было его чем-то пристукнуть.

В общем-то он был спокоен. Разве что только запыхался. Он нырнул в машину, что-то там вслепую нащупывал, наконец вытащил кожаную планшетку. Какое-то время он путался с пистолетом, планшеткой и вытащенным из кармана ножом, наконец положил пистолет на капот, отрезал от планшетки ремень и опустился на колени рядом с телом.

– Заверни ему руки за спину и держи так.

Я делал все, что он велел, но смотрел при этом

в темноту. Ладони были теплые и влажные. Я почувствовал рывки, когда Костек завязывал узлы.

– Ты умеешь водить? Я-то не больно. Давай загружай вещи. – Сам он собирал свои документы. – Пистолет берем?

– Костек, ты что! Одумайся…

– А, какая разница…

Костек отошел в темноту, и я увидел, как он поднимает руку и бросает пистолет в заросли.

Только в «уазике» я почувствовал, что весь дрожу. Прежде чем нашел «задний», я дважды заглушил двигатель. Когда наконец я чуть подал назад и крутанул руль, колеса забуксовали и мы беспомощно перемалывали на месте снег. Лишь потом я припомнил, что у «уазика» обе оси ведущие и надо только переключить. Я развернулся, и мы покатили по старому следу.

– Костек, куда ты намерен ехать?

– Назад в Орлю. А потом в Гардлицу, короче, куда удастся.

– В этой машине?

– Нужно же нам отсюда выбраться. Даже если снег будет валить до утра, все равно все следы до конца не засыплет. Через час-другой тут будет зелено от мундиров. Надо рвать когти куда угодно, лишь бы отсюда. Придется рискнуть. Будем ехать… пока можно будет. Хоть до Орли. У нас в запасе час, может, два, прежде чем они хватятся.

– А если нас по дороге остановят? Совершенно случайно.

– Да кто остановит военную машину? Полицию останавливают? И потом, что нам остается?

В свете фар лес был похож на вымысел. Ни намека на зелень, на ветви – сплошь овальные, обвислые силуэты, точь-в-точь символы удрученности и беспомощности. Лес опущенных рук – так это можно было бы назвать. Я ехал со скоростью километров сорок, держась следа. Опыта вождения такого автомобиля, тем более по снегу, у меня не было никакого. Через несколько километров я почувствовал странный запах и сориентировался, что нога моя давит на сцепление. Я чуть добавил газу и переключил на другую скорость. Двигатель перестал выть. Я глянул на шкалы указателей. Бак был почти полон. И я подумал, это хорошо, можем убегать и убегать; во мне жило одно лишь это желание и была какая-то дурацкая убежденность, что автомобиль делает нас невидимыми, что, пока мы сидим в нем, мы в безопасности, как в материнской утробе или под одеялом.

– Костек, а радио? Тут есть радио. Его станут вызывать. Все произойдет скорее, чем ты думаешь.

Костек глянул на серый металлический ящик. Он был тихий и мертвый.

– Он его не включил. Может, они нечасто им пользуются.

Мы подъезжали к развилке. В свете фар был виден наезженный след на Неверку. Уже присыпанный снегом, но еще явственно заметный след автобуса, а кроме того, две свежие колеи, сворачивающие в нашу сторону.

– В Неверке у них, наверно, пост. Нам остается только молиться, чтобы у них не было второй машины.

– Или чтобы они напились, или им было лень. Или то и другое вместе, – ответил Костек.

Перед поворотом я нажал на тормоз, и нас тут же развернуло боком. Но я все-таки вывернулся и попал в широкий след автобуса.

– Голову даю на отсечение, им кто-то стукнул. Либо водитель автобуса, либо одна из баб. Они там пятьдесят лет сидят и ждут, чтобы в этом зажопье произошло какое-нибудь вторжение или переброска кокаина.

Но мне на это было наплевать. Я чуть добавил скорости, и мы катили, как на санках. Тихо и мягко. Я изо всех сил надеялся, что машина сейчас стала белой от снега, невидимой, как дух. Мы миновали несколько огоньков, дорога поднималась, так что я инстинктивно прибавил скорость,

однако в самом конце подъема пришлось сбавить, потому что нас несколько раз занесло, и вот мы съехали в долину, а я все продолжал надеяться, что мы невидимы, являемся собственным нашим вымыслом, галлюцинацией, и никому до нас дела нет.

– Можешь ехать быстрей?

– Нет.

Костек перегнулся через спинку сиденья и копался в рюкзаках. Его возня за спиной бесила меня, и я почти крикнул:

– Какого хера ты там шаришь?

Он не ответил, лишь через минуту плюхнулся на свое сиденье с бутылкой того самого наркотического спирта в руках. Выпил и подал бутылку мне. Я поднес ее ко рту, машинально сняв ногу с газа, и «уазик» тут же заплясал на дороге. Я выпустил бутылку и принялся вертеть баранку, но толку от этого было немного, и мы врезались в снежный вал с левой стороны. Костек шарил в поисках бутылки, а я на задней скорости выдергивал машину; с третьей попытки мне удалось вырвать передние колеса из снега, и, вырулив на середину дороги, я выхватил у Костека найденную бутылку, приложился к ней, после чего поехал дальше. Костек прикурил две сигареты и сказал:

– Придется ехать в Орлю. Скажи, по пути есть какой-нибудь городишко?

– Нет. Сплошь деревни.

– То-то и оно. Негде эту колымагу оставить. То есть оставить-то можно, только что потом? Автобусы в эту пору не ходят. И что делать? Проситься на ночлег к местным? С рассветом тут все будет зеленым и синим от мундиров. Пехом? Куда? В кусты? По шоссе до Орли?

Я в ответ только кивал. Сигарета прилипла у меня к губе, но я не решался оторвать руки от баранки. Мы опять поднимались в гору. С вершины видны были огни. Мы съехали в ту дыру с распивочной. Под двумя фонарями не было ни живой души. Забор, дорожный указатель «Орля 39» и тот же самый грязно-желтый свет в окнах пивнухи. Мы выехали на серпантин. Я считал повороты. А потом мы вкатили на перевал, и я ехал медленно, как можно медленней, сперва среди леса, а потом лучи света утонули в черно-белом пространстве, и я знал, что справа, а потом слева открывается пропасть и единственная защита – небольшой вал снега на краю дороги. На последнем повороте я увидел внизу огни. Костек бросил: «Все здорово получается», – и я ответил: «Здорово», – и наконец сплюнул распухшим окурком, который уже давно погас от слюны.

15

Это оказалось легче, чем я думал. Даже когда мы выехали на настоящую дорогу, ту, что обозначена на карте желтым. Через снег ползли пять, может, семь машин. На всей трассе. Одну я даже обогнал. И ни живой души, ни паршивой собаки. Я поглядывал в зеркало заднего вида, но видел в нем только красный отблеск наших тормозных огней. А потом были эти пять минут на железнодорожном переезде в Орле. Там я опять почувствовал, что дрожу. Пока мы ехали, я был поглощен бегством, руки у меня сжимали руль, нога замерла на педали газа. А там, перед шлагбаумом, я трясся как в лихорадке и даже очередной глоток спирта не вернул мне спокойствия. Когда последний вагон бесконечного товарного состава прополз перед носом нашего «уазика», когда шлагбаум взмыл вверх, я рванул как сумасшедший и все боялся, чтобы не заглох мотор. В ярком свете я чувствовал, что все вокруг прозрачно, и ехал, вжав голову в плечи. Костек смотрел по сторонам, но укрытие нам предлагали только дворы, склады да незастроенные участки.

– Туда, – наконец произнес он, – вон к тем домам.

Слева сквозь кружение мелких снежных хлопьев виднелись огоньки жалкого подобия жилого массива. Три четырехэтажных кубика и плоский магазинчик, хоз– и продтовары. Я свернул на ведущую к ним улочку, а с нее на площадку между домами. Несколько машин постепенно превращались в белые холмики.

– Найди место между ними. На него наткнутся не раньше чем утром.

С трудом я втиснулся между двумя машинами, выключил мотор и упал головой на руль.