Белый Ягуар - вождь араваков
Шрифт:
— В Амстердаме, в 1693 году.
Ему было тридцать пять лет. Никаких школ он не кончал. Отец его — купец и единственный учитель — послал его в Гвиану заложить плантацию сахарного тростника.
Хендрих Рейнат, сорока лет, точно так же не имел образования и вообще каких-либо признаков принадлежности к цивилизованной нации. Алчное стремление к обогащению на плантациях сахарного тростника за счет чудовищной эксплуатации рабов с помощью кнута, террора и пыток — вот его единственный принцип и жизненное кредо.
— Все системы колониального угнетения позорны и унизительны для человека, — прервал
— Но вы тоже несправедливы к нам, — попытался перейти в наступление Рейнат.
— Несправедлив? Я? — Впору было расхохотаться.
— Да, несправедливы! — повторил Рейнат. — Нас двоих и наши семьи вы взяли заложниками, а Карла Риддербока и его жену с плантации Вольвегат соизволили милостиво отпустить. Вот уж воистину объективность! — с иронией в голосе закончил он.
— Так решил не я, а невольники плантации Вольвегат.
— Не понимаю.
— Конечно, вам, минхер Рейнат, трудно меня понять. Но вот вопрос к вам: помните ли вы тех несчастных беглецов с вашей плантации, которых недели три назад схватили карибы и по вашему велению препроводили в столицу для жестокой над ними расправы?
— Припоминаю, — спокойно ответил Рейнат. — И что же из этого следует?
— Вы постарались, конечно, чтобы слухи об этой экзекуции дошли до ушей всех ваших рабов на плантации?..
— Ну и что же?
— А то, что тем самым вы и решили свою дальнейшую судьбу. Неужели, черт возьми, вы не видите, что творится в вашей богом проклятой колонии? Что в ответ на бесчинства, издевательства и муки, которым вы подвергаете своих рабов на плантациях, они повсюду: на нижней Бербис и на Вируни, на Викки и на Демераре, и здесь, на Эссекибо, — поднимают бунты. Что везде, куда только ступает безжалостный башмак голландского колонизатора, земля под ним становится пороховой бочкой? Неужели в тупой своей спесивости вы всего этого не замечаете?! Ведь в день, когда вспыхнул бунт на плантации Бленхейм, вы и ваша семья, включая и трех ваших детей, должны были первыми пасть и пали бы жертвой справедливого возмездия, не вмешайся вовремя мы, араваки. Об этом, конечно, вы, ваша милость, недальновидный минхер Рейнат, уже забыли?
— А что же принудило почтенных араваков к столь великодушному шагу?
— Война есть война. Вы нам нужны как заложники на случай возможных неумных шуток со стороны голландских властей в столице…
— И как долго вы намерены держать нас в этом унизительном положении?
— Это зависит не только от нас. Через два-три дня мы предполагаем покинуть эти места и вернуться к себе на Ориноко, нанеся по пути визит вашему генеральному директору Карлу Эмилю Хендриху ван Хусесу, который, как я слышал, переживает сейчас печальные дни: его плантация, кажется, тоже пошла прахом, и рабы сожгли ее к свиньям собачьим…
К этому известию голландцы отнеслись с некоторым сомнением, по заметно помрачнели, а физиономии их вытянулись.
— Значит, через два-три дня в столице вы нас освободите? — попытался уточнить Зеегелаар.
— Увы,
Среди заложников воцарилось грустное молчание — перспектива была малозаманчивой. Беспокойство наконец стало всерьез охватывать их умы и души.
Зеегелаар, похоже, более уравновешенный и рассудительный, чем Рейнат, отрешенно покачал головой:
— Чем же мы против вас провинились?
— Минхер Зеегелаар, не надо притворяться, вы живете не на Луне, да и возрастом, кажется, уже не ребенок! Вы издавна стравливаете индейские племена в своих грязных, корыстных целях. Два самых воинственных и кровожадных племени Гвианы, акавоев и карибов, вооруженных вашим оружием, вы не первый год натравливаете на другие индейские племена и с их помощью добываете себе рабов. Жертвами их становятся, как правило, мирные племена, живущие в разных районах континента. Один такой разбойный отряд акавоев по вашему наущению пытался несколько месяцев назад захватить в рабство, а в случае сопротивления уничтожить индейцев в низовьях Ориноко. Но на этот раз случилась осечка. Араваки оказались вооруженными и готовыми к отпору. Тогда акавои напали на наших соседей и братьев — варраулов. Однако и тут они споткнулись — мы уничтожили почти всех, а их в отряде было около ста человек. Неужели вы ничего не слышали об этом поражении голландцев?
— Да, да, конечно, кое-какие слухи до нас доходили, — ответил Зеегелаар. — Это было поразительно! Поначалу нам даже не верилось…
— А поверите ли вы, что подкупленная вами деревня карибов Боровай позавчера ночью, незадолго до разгрома ваших плантаций, перестала существовать?
Они тупо молчали, души их, как видно, все больше парализовал ужас. Все это как-то не укладывалось в их примитивных головах.
— Да кто же вы все-таки, сударь? — запинаясь, пробормотал Зеегелаар.
Я усмехнулся:
— Друг индейцев и враг негодяев, бездельников и безжалостных изуверов в человеческом облике!..
Оба голландца заметно пали духом.
— Сударь, уж не тот ли вы призрак, которого индейцы нарекли Белым Ягуаром?
— Призрак?! Ха-ха, возможно, я и призрак…
Солнце касалось вершин деревьев. Я счел беседу законченной, заложников отвели обратно в каюту и заперли на ключ. Женщины занялись приготовлением ужина, а я, собрав своих друзей — Арнака, Вагуру, Уаки, Мендуку, Фуюди и Симару — в тесный круг, со всей строгостью сказал, указывая на каюту:
— Ни на минуту не спускать с них глаз!
А для придания своим словам вящей значимости повторил:
— Беречь как зеницу ока!
И снова карибы
В течение двух дней велась подготовка к нашему отплытию сначала в столицу, а потом домой, на Ориноко; важная роль в этой работе отводилась подготовке оружия: его чистили, смазывали, чинили. Впереди меня ждали трудные переговоры с голландскими властями в столице, но это уже последнее усилие перед возвращением на Ориноко.
На третий день после беседы с плантаторами я уснул вскоре после наступления темноты, но ненадолго: кто-то начал осторожно меня будить. Это был один из наших дозорных.