Бен-Гур

Уоллес Льюис

В начале каждого движения веслом лицо и фигура гребца были видны с платформы в профиль, при окончании же движения он отклонялся назад с видом, дышавшим энергией. Грация и легкость движения могли навести на мысль, что он недостаточно добросовестно исполняет свою работу, но сомнение скоро исчезало: твердость, с которой он держал весло, прогибание весла при погружении в воду доказывали необычайную силу, соединенную с ловкостью, что и составляло основную идею теории наблюдателя, покоившегося в мягком кресле. Во время своих наблюдений, лишенных малейшего следа нежности, Аррий заметил, что наблюдаемый субъект высок

ростом и что руки и ноги его удивительно совершенны. Масса мускулов при некоторых движениях напрягалась и вздувалась, как канаты. Каждый мускул его тела резко обрисовывался, но это была здоровая худощавость, так преувеличенная впоследствии ваятелями. При всем том движения гребца отличались такой гармонией, которая не только подтверждала теорию трибуна, но и вызывала в нем любопытство и величайший интерес.

Вскоре он стал выжидать случая взглянуть в лицо этого человека. Голова его была красивой формы и покоилась на шее, хотя и широкой у основания, но очень гибкой и грациозной. Черты лица в профиль имели восточный тип и отличались той тонкой выразительностью, которая всегда считалась признаком благородной крови и развитого ума.

– Клянусь богами! – сказал он себе, – этот юноша производит на меня сильное впечатление! Он многое обещает. Надо узнать его поближе.

При этом гребец взглянул на него, и ему удалось рассмотреть его лицо.

– Еврей... и мальчик!

Под взором трибуна большие глаза невольника еще более расширились, кровь прилила к лицу и движение весла приостановилось. Но немедленно раздался гневный удар молотка гортатора. Гребец вздрогнул, отвернулся от наблюдателя и, как будто удар этот был нанесен по нему, опустил весло. Взглянув снова на трибуна, он был сильно удивлен, встретив ласковую улыбку.

Тем временем галера вошла в Мессинский пролив и, пройдя город того же названия, через некоторое время повернула на восток, оставив за собой обрисовывавшееся на звездном небе облако над Этной.

С тех пор Аррий, возвращаясь на свою платформу в каюте, всякий раз принимался изучать юношу-гребца, повторяя про себя: "Этот юноша умен. Еврей не варвар. Надо узнать его получше".

3. Номер шестидесятый

По прошествии четырех дней "Астрея" – так называлась галера – плыла по Ионийскому морю. Небо было ясно, и дул попутный ветер, как бы неся с собой покровительство всех богов.

Восточная бухта острова Цитера была назначена местом сбора всего флота, и Аррий, сгорая от нетерпения, проводил много времени на палубе. Он внимательно изучил свой корабль и остался им очень доволен. В каюте, когда он мечтал в своем кресле, мысль его беспрестанно возвращалась к молодому гребцу.

– Знаешь ли ты человека, встающего с той скамьи? – спросил он наконец у гортатора.

В эту минуту происходила смена.

– Номер шестидесятый? – спросил начальник.

– Да.

Начальник внимательно глядел на уходящего юношу.

– Как тебе известно, – ответил он, – кораблю всего месяц, и людей я знаю мало.

– Он еврей, – заметил задумчиво Аррий.

– Благородный Квинт дальнозорок.

– Он очень молод, – продолжал Аррий.

– Но наш лучший гребец. Я видел, как гнулись его весла, почти готовые сломаться.

– Какого он нрава?

– Он очень послушен. Близко

я его не знаю. Только однажды он обратился ко мне с просьбой.

– С какой?

– Он желал, чтобы я поочередно помещал его то на правую, то на левую сторону корабля. Он заметил, что люди, вечно правящие только правым или только левым веслом, становятся кривобокими, и добавил, что если во время бури или сражения ему придется пересесть на другую сторону, он может оказаться непригодным.

– Клянусь Поллуксом! Новая идея. Что ты еще заметил в нем?

– Он чище своих товарищей.

– В этом он римлянин, – одобрительно сказал Appий. – Не знаешь ли ты его прошлое?

– Ничего не знаю.

Трибун немного подумал и направился к своему креслу.

– Если я буду на палубе во время его смены, – он сделал паузу, – то пошли его ко мне. Но пусть он придет один.

Часа через два после этого разговора Аррий стоял над фигурой, украшающей нос галеры. Человеку, чувствующему, что судьба неодолимо влечет его к событию громадной важности, ничего не остается, как выжидать; и в этом настроении философия оказывает громадную услугу, придавая человеку с твердым характером величайшее спокойствие духа. Отведя свои глаза от солариума, для того чтобы следить за направлением корабля, Аррий увидел направляющегося к нему гребца.

– Начальник сказал, что такова твоя воля, благородный Аррий, чтобы я явился к тебе.

Аррий смотрел на эту фигуру – высокую, мускулистую, блестевшую на солнце румянцем здоровой и обильной крови, просвечивавшей сквозь кожу, – смотрел и любовался, думая об арене. Манеры этого человека тоже производили на него благоприятное впечатление: в голосе отражалось облагораживающее влияние жизни, проведенной, по крайней мере частью, в лучшей среде, глаза, ясные и широко раскрытые, глядели скорее с любопытством, чем с недоверием. В ответ на острый начальственный взгляд трибуна лицо юноши не выразило ничего омрачающего его юношеской прелести – ни упрека, ни злобы, ни мести, только глубоко затаенное горе наложило на него свою печать, как время смягчает поверхность картины. Под влиянием всех этих впечатлений римлянин обратился к нему не как к рабу, а скорее как старший к младшему.

– Гортатор сказал мне, что ты лучший гребец.

– Гортатор очень добр, – отвечал тот.

– Давно ли ты служишь?

– Около трех лет.

– На веслах?

– Я не могу припомнить ни одного дня, когда бы я оставлял их.

– Работа эта трудна, редко кто может выносить ее и год, а ты – еще мальчик.

– Благородный Аррий забывает, что дух способствует преодолению. Слабый при его помощи выносит иногда то, от чего погибает сильный.

– Судя по твоей речи, ты еврей. Упорная гордость твоей нации не исчезла в тебе, – сказал Аррий, заметив румянец, покрывший лицо юноши.

– Гордость никогда так не сильна, как у человека в цепях.

– Чем же ты гордишься?

– Тем, что я еврей.

Аррий улыбнулся.

– Я не был в Иерусалиме, – сказал он, – но слышал о его князьях. Я даже знал одного из них. Он был купцом и имел корабли. Он достоин был быть царем. Ты кто?

– Я должен отвечать со скамьи галерника. Я раб. Но отец мой был иерусалимским князем и, как купец, имел свои корабли. Его знали и чтили в приемных великого Августа.

– Его имя?