Бен-Гур

Уоллес Льюис

После этого битва быстро пошла к концу. Сопротивление сменилось бегством. Но на чьей стороне победа? Бен-Гур хорошо понимал, насколько от этого обстоятельства зависела жизнь трибуна и его, Иуды, освобождение. Он подтолкнул под Аррия доску и старался, чтобы тот держался на ней. Рассвет приближался медленно. С надеждой приветствовал он признаки близившегося утра, хотя страх по временам и закрадывался в его душу. Кого принесет с собой утро? Римлян или пиратов? Если последних, то гибель трибуна неминуема.

Наконец рассвело. Дыхание ветерка не нарушало спокойствия воздуха. Налево показалась земля, но слишком далеко, чтобы пытаться достичь ее. Там и сям на поверхности воды виднелись люди. Местами чернели

обуглившиеся и кое-где курившиеся обломки галер. Вдали виднелась одна из них, брошенная, по-видимому, на произвол течения и ветров, – с растерзанными парусами, безжизненно свесившимися со сломанной реи. Весла ее лежали на бортах. Еще дальше различались двигавшиеся точки. Быть может, это преследуемые или преследующие суда, а то и просто испуганные белые птицы.

Прошел час, и все оставалось по-прежнему. Боязнь Иуды возрастала. Если помощь явится нескоро, Аррий умрет. Иногда по тому, как он спокойно лежал, казалось, что он уже умер. Иуда снял с него шлем, с большими усилиями стащил кирасу [36] и почувствовал, что сердце еще бьется. Этот признак жизни вселил в него надежду. Теперь ему оставалось только ждать и, по обычаю его народа, молиться.

6. Победа за Appиeм

36

Металлические латы, надевавшиеся на спину и грудь воина

Возвращение к жизни для утопленника сопряжено с большими муками, чем сама смерть в воде. Пройдя через все эти муки, Аррий, наконец, к великому удовольствию Бен-Гура, смог заговорить.

От несвязных вопросов о том, где он, кем и каким образом спасен, он постепенно перешел к мысли о сражении. Сомнение в победе окончательно возвратило ему сознание, этому способствовал и долгий отдых, насколько, разумеется, то позволяло их неудобное прибежище. Спустя немного времени он разговорился.

– Я вижу, что наше спасение зависит от исхода сражения. Вижу я и то, что ты сделал для меня – ты спас мне жизнь, рискуя собственной. Я открыто признаю это и, что бы ни случилось, благодарен тебе. Если счастье будет мне благоприятствовать и нам удастся благополучно отделаться от этой опасности, я сделаю для тебя все, что может сделать римлянин, имеющий в руках власть и возможность доказать на деле свою благодарность. Однако остается неизвестным, действительно ли ты оказал мне благодеяние, руководствуясь добрым намерением. Обращаясь к твоей доброй воле, я потребую от тебя, если понадобится, оказать мне самую большую услугу, какую только человек может оказать человеку, и ты должен сейчас же обещать мне это.

– Если то, что мне предстоит сделать, не запрещено нашим законом, я сделаю, – ответил Бен-Гур.

Аррий смолк.

– Действительно ли ты сын Гура? – спросил он немного спустя.

– Да, как я уже сказал тебе.

– Я знал твоего отца...

Иуда придвинулся к нему ближе, так как голос трибуна был слаб, и напряг слух.

– Я знал и любил его, – продолжал Аррий.

Опять произошла пауза, в продолжение которой мысль говорившего была отвлечена чем-то другим.

– Невозможно, – продолжал он, – чтобы ты, его сын, не слыхал о Катоне и Бpyтe. To были великие люди, своей смертью более всего доказавшие свое величие. Своей смертью они установили то, что римлянин не может пережить своей славы. Слушаешь ли ты?

– Слушаю.

– Знатные римляне имеют обыкновение носить кольца. На пальце у меня есть одно. Возьми его. Надень его себе на палец.

Бен-Гур сделал это.

– Безделка эта пригодится, – сказал Аррий. – У меня есть и деньги, и имущество. Даже в Риме я считаюсь за богача. Семейства

у меня нет. Тебе стоит лишь показать это кольцо отпущеннику, заведующему в мое отсутствие моими делами, а его можно найти на вилле близ Мизенума, и сказать ему, каким образом оно очутилось у тебя, и ты можешь просить у него что угодно, и он не откажет тебе в просьбе. Если я останусь жив, я сделаю для тебя больше: я освобожу тебя, возвращу твоему семейству и твоему народу, и ты будешь в состоянии отдаться тому, что тебе более всего по сердцу. Так обещайся же именем богов...

– Не так, добрый трибун, я еврей.

– Ну, именем Бога или именем того, что для тебя наиболее священно, обещай мне сделать то, что я скажу тебе сейчас, и исполнить так, как я скажу.

– Благородный Аррий! По твоему тону я вижу, что дело идет о предмете величайшей важности. Скажи сначала, что тебе нужно от меня?

– Хочешь ли ты дать обещание?

– Могло бы случиться, что, дав обещание, я... Благословен Бог отцов моих! Идет судно!

– Есть ли на нем флаг?

– Пока не могу разобрать.

Аррий замолк, по-видимому, глубоко задумавшись.

– Судно идет в одном и том же направлении? – наконец спросил он.

– Все в том же.

– Посмотри, не видать ли теперь флага?

– На нем нет флага. Паруса у него спущены, оно трехвесельное, идет очень быстро. Вот все, что я могу сказать о нем.

– Римлянин, торжествуя победу, украсил бы судно флагами. Это судно неприятельское. Так слушай же, – сказал Аррий, снова принимая строгий вид, – слушай, пока я еще могу говорить. Если эта галера окажется неприятельской, твоя жизнь спасена. Они могут не дать тебе свободы, могут снова посадить тебя на весла, но не убьют.

Трибун колебался.

– Клянусь Поллуксом! – продолжал он решительно. – Я слишком стар, чтобы подвергаться бесчестью. Пускай в Риме говорят, что Квинт Appий, как и подобало римскому консулу, со своим судном вторгся в неприятельские пределы. А вот о чем я хотел просить тебя. Если галера окажется неприятельской, столкни меня с доски и утопи. Слышишь ли? Клянись исполнить это!

– Я не дам в этом клятвы, – твердо сказал Бен-Гур, – и не совершу убийства. Закон, постановления которого для меня важнее всего, делает меня ответственным за твою жизнь. Возьми, трибун, свое кольцо, – Иуда снял кольцо с пальца, – и с ним все милостивые обещания на случай твоего избавления от гибели. Приговоренный пожизненно быть гребцом, рабом, я все-таки не раб и тем более не твой отпущенник. Я сын Израиля и хоть в этот момент могу распоряжаться собой. Возьми назад свое кольцо.

Аррий не шевельнулся.

– Ты не хочешь? – продолжал Иуда. – Так знай, что не из гнева или досады на тебя я бросаю твой подарок в море, но делаю это, чтобы не быть связанным обещаниями. Трибун, смотри!

Он бросил кольцо в море. Аррий слышал плеск в том месте, где оно упало и потонуло, но не взглянул в ту сторону.

– Ты сделал глупость, – сказал он. – На твоем месте так поступать безрассудно. Я сумею умереть и без тебя. Жизнь – это такая нить, которую я могу порвать и без твоей помощи, а если я сделаю это, что станется с тобой? Люди, решившиеся умереть, предпочитают погибнуть от руки другого только потому, что душа, приписываемая нам Платоном, возмущается при мысли о самоубийстве. Если судно окажется неприятельским, я покончу с собой. Мое намерение твердо: я – римлянин, а для римлянина успех и честь важнее всего. Я хотел быть тебе полезным, ты этого не пожелал. В данном положении единственным ценным свидетельством моей воли было кольцо. Теперь мы оба погибли. Я умру, унося с собой сожаление о вырванной у меня победе и славе, ты же останешься жить, чтобы вскоре последовать за мной с сожалением, что некому исполнить над тобой священный обряд, предписываемый твоей религией. Мне жаль тебя.