Бэн
Шрифт:
Вечером позвонила Оливия. Она громко рыдала в трубку, не в силах сказать ни слова, но Эгон уже знал, что произошло.
— Крепитесь, дорогая, он был хорошим другом.
— Похороны послезавтра, приходите, я прошу вас. Он был такой милый! Как я теперь буду жить без своего Саймона? — раздались новые рыдания, и она бросила трубку.
Эгон сел в кресло, постучал по коленке. Бэн был тут как тут, запрыгнул легко, улегся, забавно сложив лапы.
— Ну что, дружище, пора нам подумать, как добраться до автобана. Не собираюсь подохнуть, не доведя дело
Бэн посмотрел на хозяина и стукнул хвостом по паркету.
Саймона похоронили на кладбище «Долины Радости». Он был одинок, поэтому его пришли проводить только Оливия и Эгон. Гес ожидаемо не появился, Делакруа тоже. У них с Саймоном была мучительная дружба-сражение. Они встречались только затем, чтобы обменяться колкостями, и звонили друг другу, чтобы сказать гадость. Но это была только видимость. Жить друг без друга они не могли. И, может быть, Делакруа просто не хотел видеть своего друга мертвым.
Все последние дни Эгон пунктуально снимал Бэна с коврика и пристально наблюдал за его поведением. Пока изменений заметно не было. Ничего, говорящего о том, что душа Бэна ожила. Эгон крепко надеялся, что это произойдет. Времени оставалось все меньше, а без помощи пса из «Долины Радости» не выбраться.
— Господин Майер, к вам приехала дочь. — Меган, стоявшая в дверях, излучала радость. — Пройдите в вашу комнату для приема гостей. Что вам принести, чай, кофе?
— Кофе с коньяком и пару бисквитных пирожных из «Альгамбры».
— Хорошо.
Следуя договору, гостей принимали только в отдельной комнате.
Зельда уже была там. Эгон вошел и поставил на стол черную шкатулку.
После объятий и поцелуев оба уселись в кресла.
— А ты выглядишь неплохо, папа, посвежел, добавил пару килограммов.
— Из ресторанов не вылезаю, — сказал Эгон добродушно. — Давно не виделись. Как работа, как Дэниел?
— Все хорошо и с работой, и с Дэниелом. Вот решили завести ребеночка. — Она улыбнулась.
— Пора уже, давно пора. Доченька, я тут приготовил кое-что для тебя, вот, посмотри. — Эгон открыл шкатулку.
Удивленная непривычным тоном отца, Зельда заглянула внутрь.
— Здесь вырезки из газет. Свидетельства очевидцев, интервью — в общем, все, что связано с твоей матерью и Бэном. А здесь письмо от меня, которое ты откроешь, когда приедешь домой. Постарайся, чтобы никто его не видел или случайно не прочел. Это важно.
Он умолк — Меган принесла кофе и пирожные. Как только она ушла, Эгон продолжил:
— Постарайся выполнить все, о чем я написал. Это будет лучшее проявление твоей любви.
Потом они стали перебирать фотографии, вспоминая лучшие моменты своей жизни.
Быстро опустились ранние сумерки, и Зельда засобиралась.
Эгон открыл шкатулку, еще раз окинул взглядом содержимое.
— А это я оставлю себе. — Он что-то достал с самого дна и положил в карман пиджака. — Ну, давай прощаться! —
— Я скоро приеду снова, папа, — сказала Зельда. — К Пасхе, обязательно!
— Конечно! — Эгон ободряюще улыбнулся. — Только позвони мне сразу, как доедешь домой, и скажи, поняла ли ты то, что я написал.
— Хорошо, папа.
Эгон вернулся к себе задумчивый, грустный.
— Ну что, Бэн, полдела мы уже сделали. Теперь ждем звонка, — сказал он псу, положившему морду на его шлепанец.
Зельда позвонила поздно ночью, голос ее дрожал.
— Я сейчас за тобой поеду, к утру буду уже там.
— Нет! — жестко сказал Эгон. — Я не вернусь. Не для того уезжал. Просто сделай то, о чем я попросил, и больше ничего не надо. Прощай! — Он положил трубку.
Зельда поняла и больше не звонила.
Мрачный как туча Эгон сел в кресло.
— Так будет лучше, так будет лучше для всех, — сказал он в пустоту, и тут его взгляд упал на граммофон, который Эгон не заводил уже больше месяца.
С трудом перемещая внезапно отяжелевшие ноги, старик подошел к нему и стал перебирать пластинки. Ему хотелось плакать, и он желал бы отвлечься, успокоить душу музыкой.
Но вот пластинка, которая не покидала конверта долгие годы. Тускло блеснуло золотом «Ridi, pagliaccio» [2] , и великий Карузо запел песню, от которой у Эгона всегда бежали мурашки по коже. Пластинка была старая, затертая, половину звуков заменяло шипение, но Майер помнил каждую ноту. По щекам покатились слезы. Внезапно в музыку вторгся какой-то посторонний, диссонансный, тоскливый звук.
2
«Ridi, pagliacci» — «Смейся паяц», ария из оперы Леонкавалло «Паяцы»
Эгон в недоумении оглянулся.
Бэн выл, подняв морду к потолку.
Он всегда выл, когда слышал эту арию.
План Эгона сработал!
Делакруа был уже в «Терре» — Гес оказался прав. Теперь и он получил приглашение и сидел безвылазно у себя в комнате, приводя в порядок бумаги.
Оливия с самого утра звонила, рыдала, кричала в трубку, что не пойдет в эту чертову «Терру», как бы ее ни уговаривали. Она была в истерике, а потом выбежала на улицу и, обратив лицо к окнам мистера Эпплтона, закричала: «Убийцы! Убийцы!»
Выскочили медсестры с охранниками, схватили ее, потащили в корпус. Никади была невменяема, она вырывалась, визжала, кусалась и царапалась.
Эгон смотрел из окна на происходящее, вцепившись руками в подоконник.
Похоже, что бедняжка Оливия все же избежала «Терры».
С сумасшедшими они не работают.
Через минуту двор опустел, и только синело на асфальте яркое пятно парика.
А вечером следующего дня Эгон получил свою «черную метку» из рук улыбающейся Меган.