Бенефис

Маламуд Бернард

Он играл простору, и прочности, и благовидности дома, тому, как все ловко слажено здесь. И долгим годам музыки он играл, и комнате, в которой он четверть века занимался и сочинял, то и дело поднимая взгляд с партитуры к этому вязу в окне на закругленье стены. Здесь у него ноты, записи, книги. Над головой у него висели портреты Пятигорского

и Боккерини [47] , и они на него смотрели, когда он входил в эту комнату.

Дворкин играл темно-серому дому с щипцом и синими ставнями, который построен в начале века, в котором он жил со своими обеими женами. У Эллы был чудный голос, сильный и точный. Будь она похрабрей, могла бы стать настоящей певицей. «Ах, — она говорила, — если бы я была похрабрей». — «А ты попробуй», — подбадривал Дворкин. «Нет, куда мне», — Элла говорила. Так и не решилась. А дома пела буквально всегда. Это она придумала вставить в спальне витраж с цветами и птицами. Дворкин сыграл аллегро, а потом снова анданте сокрушенного Шуберта. Он играл для Эллы. В ее доме.

47

Григорий Пятигорский (1903–1976) — американский виолончелист, родом из России. Луиджи Боккерини (1743–1805) — итальянский композитор и виолончелист.

Он играл, а Зора, в черном ночном капоте, стояла перед закрытой дверью музыкальной комнаты.

Минутку послушала и поскорей вернулась в спальню. Когда выходил из музыкальной комнаты, Дворкин учуял духи жены и понял, что она стояла под дверью.

Он заглянул в свое сердце и понял, что она хотела услышать.

* * *

Когда он шел по коридору, там вдруг кто-то мелькнул.

— Зора, — окликнул он.

Она остановилась, но это была не Зора.

— Элла, —

заплакал Дворкин, — жена моя любимая, я любил тебя всегда.

Но не было ее тут, и некому было подтвердить или спросить почему.

* * *

Когда Дворкин вернулся в спальню, Зора не спала.

— И зачем мне сидеть на диете? Это противоестественно.

— Так ты тут лежала и думала про диету?

— Я сама себя слушала.

— Ты опять что-то слышишь, после того как в поездке тебя отпустило?

— По-моему, я понемножечку глохну, — сказала Зора.

— И ты все еще слышишь тот стон или вой?

— Ого, или я слышу.

— Может, это такой звук, будто кто-то поет?

— Скорей это звук моей неизбывной беды.

И тогда Дворкин ей сказал, что он готов переехать.

— Наверно, нам надо продать этот дом.

— Почему это надо?

— Через столько лет до меня дошло, что он так и не стал твоим.

— Лучше поздно, чем никогда, — смеялась Зора. — Правда, я никогда его не любила.

— Из-за того, что это дом Эллы?

— Потому что никогда не любила.

— И потому, ты думаешь, ты слышала этот шум?

— Шум есть шум, — сказала Зора.

* * *

Дворкин на другой день позвонил в агентство по продаже недвижимости, и в тот же вечер оттуда пришли — господин с любезной женой, оба за шестьдесят.

Они осмотрели весь дом от подвала до чердака. Господин хотел купить детскую скрипку, которую видел на чердаке, но Дворкин не стал продавать.

— Вы получите за этот дом хорошие деньги, — дама сказала Зоре. — Он содержался в отличном порядке.

Когда они уезжали ранней весной, Дворкин сказал, что всегда любил этот дом, а Зора сказала, что он никогда ей толком не нравился.

1985