Бенкендорф. Сиятельный жандарм
Шрифт:
Бенкендорф специально поехал в великому князю Михаилу и сообщил, как командиру бригады, что намерен переговорить с командиром Преображенского полка Пирхом на предмет выяснения: не посещают ли его офицеры собрания противузаконных обществ и если он кого-либо подозревает, то не соблаговолит ли нарядить за ними наблюдение и предоставить в штаб список.
— Я отдам сей вопрос на усмотрение самого Пирха, что не позволит ему скорчить оскорбленную мину.
— Понимаешь ли ты, Александр Христофорович, на какой путь становишься? Пирх отличный офицер, и будто бы в первом полку моей первой гвардейской бригады
— Ваше высочество, я веду речь о другом. Доносительство, конечно, в гвардейском полку нестерпимо, но я не требую невозможного. Любой командир, в том числе и корпусной начальник, обязан знать, где проводят большую часть времени подчиненные. Иначе как оберечь себя от вредных веяний?
— Тебя ли слышу я, Александр Христофорович? Твое право распорядиться Пирхом. Спасибо, что предупредил.
В тот же день Бенкендорф вызвал в штаб строптивого преображенца. Беседа между ними проходила на повышенных тонах.
— Ваше превосходительство, — говорил возбужденно Пирх, — я ручаюсь за своих офицеров.
— Напрасно, господин полковник, ручаться ни за кого не следует, даже за себя. Я не предлагаю вам совершить что-либо предосудительное, но, учитывая все обстоятельства, о которых я не обязан вам докладывать, прошу предоставить мне список подчиненных и внимательно наблюдать за поведением наиболее подверженных политической горячке офицеров.
Любопытно, что впоследствии всего три-четыре преображенца приняли участие в прискорбных событиях на Сенатской. Это Бенкендорф особо отметил после того, как занял свой знаменитый пост.
Пирх долго не соглашался с начальством.
— Вы становитесь на сугубо официальную позицию, — сказал раздраженно Бенкендорф. — Тогда придется потребовать у вас соответствующий документ. Я вовсе не собираюсь превращать вас в шпиона. Да я и сам с неуважением отношусь к подобному ремеслу.
— Во время правления монарха, подобного нашему, — ответил удрученный полковник, — я полагаю, личностей, похожих на Гульельмо Пепе или Квирогу, среди верных преображенцев вы не найдете.
— Я не собираюсь никого искать. Я собираюсь лишь предупредить и потому потребовал объяснений. Я хочу и намерен спасти многих молодых людей от тяжелых последствий легкомысленных поступков.
«Боже, — мелькнуло у Бенкендорфа, — неужели я начал говорить с голоса Грибовского?!» Мысль больно кольнула его.
Пирх не делал тайны из столкновения с Бенкендорфом. Среди военных по Петербургу поползли слухи. Пришлось вмешаться Васильчикову. Он вызвал Пирха и в присутствии великого князя Михаила дал изрядную выволочку. Однако на преображенца это мало подействовало. Он продолжал настаивать на своем.
— Я ручаюсь за направление мыслей моих офицеров.
— Очень хорошо, — сказал Васильчиков, — делу будет дан официальный ход, и потрудитесь представить соответствующий документ.
Документ был представлен. Бенкендорф прочел без всякого удовлетворения. На душе было неспокойно. Ночью его разбудил Суриков:
— Александр. Христофорович! У семеновцев неспокойно. Шумят и толпятся в казарме у оружейной.
— Откуда знаешь? Точно ли?
—
— Кто-нибудь извещен — Васильчиков или великий князь?
— Нет. Из казармы никого не выпускают. Палей еле улизнул. Говорит: первая рота его величества заявила претензию на вечерней перекличке.
— Не может быть?!
— Палей у сторожа в каморке ждет. Весь трясется. Самый, говорит, настоящий бунт. Всех грозят взять на штыки.
Бенкендорф быстро оделся и отправился в кабинет. Суриков семенил за ним. Государь в Троппау. Васильчиков почивает. Великий князь тоже. Он один на один с мятежниками. Что предпринять? Он внимательно выслушал прискакавшего фельдфебеля. Это единственное, что он предпринял в ту ночь.
Интуиция
Только сейчас Бенкендорф по-настоящему понял, каким тонким чутьем обладал государь. Недаром Наполеон называл его северным Тальма. Он имел невероятно развитую интуицию. Уклончивый голубой скользящий взгляд, чарующий женщин, свидетельствовал об этом.
— Александр — настоящий грек древней Византии, — сказал Наполеон Талейрану, а затем повторил это несколько раз Дюроку и Меттерниху.
Подобная характеристика в устах Бонапарта значила немало. Он не любил признавать за другими какие-либо достоинства. Византийские греки составляли элиту восточной империи. Могучий актерский талант Тальма — гордость Com'edie Francaise и Театра Республики, который Наполеон усердно посещал, никто не подвергал сомнению. Наполеон, конечно, желал подчеркнуть черты лицедея в характере государя, но не упускающий случая польстить Талейран заметил, оставшись наедине с ним:
— Как знать, что хотел выразить корсиканец. Возможно, вашу приверженность к нововведениям и реформам. Тальма перевернул наши представления о театре, вы, ваше величество, о политике!
Перед отъездом на конгресс в Троппау государь совершенно неожиданно прискакал на Загородный проспект в сорок четвертый нумер, где располагался госпиталь Семеновского полка. Здесь же по традиции находилась и дежурная комната. Новый командир полка Шварц появился, когда государь обходил помещение. Офицеры, которые находились в казармах по пятой линии и семьдесят третьем нумере, быстро собрались, чтобы приветствовать государя. Бенкендорф, получивший донесение, что князь Волконский выехал по направлению к Загородному проспекту, мгновенно сообразил, в чем дело, и встретил государя на ступеньках госпиталя. Но возможно, что посещение семеновцев объяснялось желанием сделать приятное Аракчееву, который давно добивался удаления генерала Потемкина. Генерал получил повышение и недавно принял командование второй гвардейской пехотной дивизией.
Так или иначе, государь перед отъездом оказался первым на месте нынешнего происшествия. Бенкендорф тогда отметил, что государь бледен, задумчив и даже печален.
— Прощайте, господа, — повторял он, обводя офицеров скользящим взором, — будьте здоровы! Надеюсь, что по возвращении найду полк в прежнем образцовом порядке. Теперь у вас новый командир. Службу знает!
Офицеры одобрительно молчали. Один полковник Вадковский громко произнес:
— Пусть ваше величество не сомневается в преданности семеновцев.