Бенкендорф. Сиятельный жандарм
Шрифт:
— Ну уж нет, Вадковский! Я подам голос Васильчикову, чтобы арестованных из крепости не выпускать. Милорадович, как военный генерал-губернатор, стращал их Кавказом. Ну и что они ответили сему храброму и заслуженному воину? «Пойдем, когда отдадут нам государеву роту!» Граф — мой друг. Он не станет ни преувеличивать, не преуменьшать.
Васильчиков решился поехать к семеновцам и взял о: собой Чаадаева, вызвав обиду старшего адъютанта Лачинова. Но и здесь у Васильчикова имелся расчет. Чаадаев со многими офицерами полка в приятельских отношениях, и его появление рядом сыграет в руку корпусному. Лачинов — брат корнета Владимира Ланского, убитого недавно
В карете по дороге в казармы Чаадаев сказал корпусному командиру:
— G'en'eral, pour que le soldat soit 'emu, il lui faut parlera sa langue.
— Soyez tranquille, mon cher, la langue du soldat me famili'ere, j'ai servi `a l’avant garde [50] ,— ответил Васильчиков.
Прощаясь с Бенкендорфом, Чаадаев мрачно заметил:
— С солдатами пора бы научиться разговаривать. А мой дурак только их разъярил. Не стоило егерям ломиться в казармы, а Алешке Орлову стращать безоружных конногвардейцами. Зачем он с обнаженной саблей ввиду семеновцев учил полк, как рубить непослушных? Того и гляди, гвардия переметнется на сторону смутьянов. Что тогда?
50
— Генерал, чтобы солдата проняло, с ним надо говорить его языком.
— Будьте спокойны, дорогой мой, я знаю язык солдат. Я служил а авангарде ( фр.).
Бенкендорф знал, какие слухи распространяются среди солдат — измайловцев и преображенцев. Он слышал, как солдаты о революции в Гишпании толковали. Палей доносил:
— Революция в Гишпании, по ихнему мнению, ничто в сравнении с тем, что способна произвести гвардия. Ежели взбунтуемся — ночью на нарах шепчутся, — все вверх дном поставим! Мы не Гишпании чета! Про Гишпанию, ваше превосходительство, крепко мысль засела. И ту мысль криком из башки не выбьешь. Они Шварцеву квартиру не тронули. Мундир его порвали. Воспитанника бросили в воду. Тут дела не шуточные. Ежели Шварц в навоз бы не зарылся разорвали.
Бенкендорф вызвал Грибовского вечером.
— Садись, Михайло Кириллович, ты человек умный и осведомленный. Какой совет подашь сейчас?
— Сейчас советы подавать поздно. Сейчас ваше превосходительство постараются козлом отпущения сделать. Нехорошо, что корпусной то отсутствовал, то болел. Недаром сплетня идет, что распря между вами. В отсутствие государя всегда так. Когда он за порог, здесь революционные пузыри черти выдувать начинают. Солдат непременно кто-то подзуживает. Утихнуть страстям не дают. Офицеры добреньких из себя строят. Вот в чем вся загвоздка.
Бенкендорф понимал, что на одном недовольстве строгостями Шварца столь согласное движение в ротах долго бы продержаться не сумело. Грибовский далеко не дурак. Действительно, офицеры проявляли некоторую нейтральность. Брат убитого под Фридландом Владимира Бестужева-Рюмина Михаил, которого он сам перевел из кавалергардов в семеновцы и здесь не в очередь превратил из эстандарт-юнкеров в подпрапорщики, невзирая на экзальтацию и увлечение книжками, а не службой, стоял у стены, когда взвод его бесновался, будто прикосновенности
Бенкендорф возмущенно крикнул:
— Что же вы, подпрапорщик, стоите с отсутствующим видом?
Бестужев приложил два пальца к шляпе, словно не расслышал, но знак уважения отдал. Когда Бенкендорф вновь взглянул в ту сторону, молодой офицер исчез. Вадковский и не скрывал собственного отношения к крутым мерам. Капитан Кошкарев, с которого все и началось, список фельдфебеля Брагина вроде потерял. А лицо Сергея Муравьева-Апостола лучше длинных речей само за себя говорило. И ни один поперек не кинулся. Генералы перед фронтом толпой окружены, а офицеры как бы в сторонке и более вид выказывают осуждающий.
— Ты Бестужева-Рюмина знаешь? Что о нем полагаешь?
— Он в тайном обществе, ваше превосходительство, не замешан. Но вот с Долгоруким и Муравьевым-Апостолом в дружеской связи и на короткой ноге. Направленность мысли опасная и республикой постоянно интересуется, а также любит рассуждать в нервическом тоне о газетных сообщениях. Не удивлюсь, если вскоре обнаружу, что кое-где И состоит. Любит повторять втихомолку: «Ах, лучше смерть, чем жить рабами, вот клятва каждого из нас!» С солдатами ласков без всякой меры. Знаменитых ученых воспитанник: Сен-Жермена, Зоненберга, Шрамма, Ринардиона, Мерзлякова, Цветаева, Чумакова и Каменецкого. Уроки их хорошо усвоил, да не впрок ни себе, ни другим. Круче надо, ваше превосходительство, брать, и с первого шума!
— Но два батальона сегодня отправлены в финляндские крепости Свеаборг и Кексгольм. Куда уж круче!
— Поздненько, ваше превосходительство. Был бы корпусным Алексей Андреевич, он бы накануне отправил. Вот для чего тайный надзор нужен. И не просто за офицерами.
— Ты меня взялся учить? — засмеялся Бенкендорф.
— Отнюдь, ваше превосходительство. Я хотел вас предостеречь, ибо без вины будете виноватым и за снисходительность пострадаете. Доброта до добра не доведет.
— Это ты верно заметил. И вообще: как ловко ты формулируешь!
— Я не только формулирую, но и тщательно собираю основательные сведения. Собранные воедино, они представляют яркую картину тайного заговора против правительства и лично против государя.
— Значит, ты считаешь, что семеновцев кто-то науськивает?
— Не только я подобное утверждаю. Невозможно, чтобы несколько сотен людей действовали согласно без особенного руководства. Ведь речь идет о солдатах, привыкших к повиновению.
Ошибка австрийского Макиавелли
Позднее Бенкендорф узнал, что генерал-адъютант Закревский сообщал патрону князю Волконскому и через него императору Александру о тревожном состоянии петербургского гарнизона. Его донесения резко противоречили успокоительным депешам Васильчикова и самого Бенкендорфа. По сути, Закревский заронил в душу государя сомнение. Несколько лет состоя в должности дежурного генерала при Главном штабе, он хорошо знал, что происходит в войсках. Не может быть, чтобы солдаты без чьей-либо подсказки отважились принести претензию. Никогда ничего похожего в русской армии не случалось. А когда случался грех, то за спиной смутьяна обязательно маячила фигура прапорщика или поручика, наделенного амбициями сверх всякой меры. Они, эти либералы, действовали исподтишка. Неодобрительно относился Закревский и к роли Васильчикова. Нельзя было передоверять разбор возникшего дела Бенкендорфу и великому князю Михаилу, которые действовали с оглядкой на корпусного.