Бенкендорф. Сиятельный жандарм
Шрифт:
— Я боюсь крови, — шепнул Чаадаев Бенкендорфу, когда они покинули ложу и неторопливо шли по Большой Морской.
Теплый вечер сгущал краски. Дома приобретали сказочный облик. То, что казалось днем привычным и узнаваемым, озаренное светом фонарей, изменялось совершенно, напоминая виденное раньше — все, вместе взятое. Эклектичность и сочетанность Петербурга под влиянием волнующей душу атмосферы переплавлялись в неповторимый стиль и действительно выглядели застывшей музыкой, как и архитектурные ансамбли в других великих городах.
— И это говоришь ты, который всю войну провел в седле? В скольких сражениях ты участвовал? — засмеялся Бенкендорф.
—
Они распрощались. Утром Бенкендорф поскакал в Павловск к императрице Марии Федоровне. Он всегда испытывал неловкость, когда приходилось просить разрешения взять часть принадлежащих ему денег. Основной капитал лежал в кассе Воспитательного дома и приумножался, но не столь быстро, как хотелось. Последнее время он часто испытывал нужду. Средств недоставало, генеральское жалование было скудным, много приходилось тратить на служебные цели. А заботы о семье требовали немалых расходов. То, что оставил покойный генерал Бибиков дочерям и жене, Бенкендорф считал неприкосновенным.
Воспитательный момент
Павловск после войны стал красивей. Его недавно отремонтировали и привели в образцовый порядок чудесный парк. Странно, но Павловск действительно чем-то напоминал саму Марию Федоровну. Мягкостью и чистотой линий, округлостью внутренних форм, приглушенным тоном стен и убранства: и милыми, радующими глаз деталями. Однако дворцовые постройки Павловска обладали какой-то силой и мощью, совершенно между тем деликатно утонченной, а не огрубленной и вычурной, нагло заявляющей о себе. Проекты, одобренные государем Павлом Петровичем, в натуре смотрелись абсолютно иначе.
Императрица-мать приняла Бенкендорфа в любимом будуаре, который находился в центре южной анфилады. Она сидела у круглого стола великолепной работы. Белый фарфор и золоченая бронза высветляли воздух. Через застекленную балконную дверь была хорошо видна центральная аллея Собственного садика с вазами. У двери стоял великий князь Николай и любовался открывающимся видом.
У Бенкендорфа с великим князем давно сложились хорошие отношения. Николай не был отягощен воспоминаниями, от которых никогда не мог избавиться император Александр. Когда умер отец — государь Павел Петрович, Николай был маленьким ребенком. Ничто из того, что мешало жить старшим братьям, не касалось великого князя — любимца матери. Он был очень красив и строен и сохранил осанку до старости. Красота Николая, лишенная лукавства и какой-то скрытой насмешки, обладала чертами мужественности и даже атлетизма. Но взгляд, порой жесткий и пристальный, напоминал отцовский глубоко запрятанной яростью, которая способна прорваться угрожающим жестом и даже решительным действием. Рука лежала на эфесе прямовисящей длинной шпаги, и только нервно вздрагивающие пальцы свидетельствовали, что перед нами не изваяние.
В давние годы прекрасный наездник, Бенкендорф учил великого князя искусству обхождения с лошадьми. Императрица-мать вполне доверяла ему сына, и Николай привык советоваться с флигель-адъютантом отца и брата. Великий князь, однако, недолюбливал семеновцев — шефом полка отец сделал наследника, да и командовали полком люди, которым великий князь не симпатизировал — генерал-майор Депрерадович, один из прямых виновников печальных событий одиннадцатого марта,
Бенкендорф опустился на одно колено, поцеловал край платья императрицы, а затем протянутую руку и оставался в этой позе до тех пор, пока она не поцеловала его в лоб. Тогда он поднялся и с грустной улыбкой произнес:
— Ваше величество, позвольте мне принести извинения за все то беспокойство, которое я вам причинил.
— Ах, Алекс, — улыбнулась императрица, — я была готова к худшему. Ты еще милостиво со мной обошелся.
— Mutti, ваша ангельская доброта, — тут же вмешался великий князь, — представляет мне случай тоже попросить у вас прощения.
— За что, мой друг?
— Да за все! И впрок!
Последнее слово он произнес по-русски. Старший из сыновей Тилли Марии Федоровне нравился меньше. Бесконечные войны, долгие отлучки из Петербурга и рассеянная жизнь огрубили его. А младший сын Тилли — Константин — вылитая подруга ее детства. Мягкий характер, острый, глубокий ум, умение понять другого и проникнуться сочувствием. Константин доставлял куда больше радости своими успехами. Еще аббат Николя писал ей о душевных качествах младшего сына Тилли. Старшая сестра Доротея и старший сын Александр отличались, конечно, от младших взрывным темпераментом, страстностью и стремлением к самостоятельности, но младшие больше походили на Тилли в минуты сердечной близости, когда ничто не мешало подругам открывать друг другу самые сокровенные тайны.
— Я очень довольна, Алекс, что ты, наконец, остепенился. Елизавета производит прекрасное впечатление. У тебя теперь будет свой дом. Хватит жить в наемных квартирах и отвратительных отелях. Ты не будешь проводить столько времени в театральных креслах и где ты его там проводишь…
— Теперь ты, Александр, почтенный отец семейства, — сказал великий князь. — Ты, матушка, напрасно волнуешься. Манеж и чистокровных кобыл он любит сильнее, чем балет и кулисы.
Заключительные фразы великий князь опять произнес по-русски. Речь императрицы всегда была пересыпана русскими предложениями, и она предпочитала, чтобы ей отвечали на такой же смеси французского с русским.
— Государь доволен твоей службой, и можешь быть уверен, Алекс, что он тебя не забудет. Он ценит твою храбрость, преданность трону и твой ум, но, ради Бога, постарайся быть более осмотрительным в расходах. Я понимаю — ты сейчас в сложном положении. Ты можешь взять часть денег, лежащих на твоем счету. Я уже сделала соответствующие распоряжения. Только не благодари меня.
Бенкендорф знал редкостную манеру императрицы опережать любые просьбы. И сейчас она поступила как всегда. Он не успел и слова вымолвить.
— Я не забыла, что ты мечтаешь приобрести мызу под Ревелем и построить там дом. Я благословляю тебя и очень хочу, чтобы у тебя был дом. Покойная Тилли всегда мечтала о своем очаге. Но ответь мне искренне: ты счастлив? Бог уберег тебя от пули узурпатора, и мне было бы досадно, если бы сейчас твоя жизнь не доставляла бы тебе радости.
— Ваше величество, я счастлив, как никогда. Я хотел все-таки поблагодарить вас и за вашу заботу, и за ваши молитвы.
— Служи хорошо, мой друг, и после возвращения в Петербург — я надеюсь — ты получишь то, чего заслуживаешь.