Бенкендорф
Шрифт:
В деле захвата «трофеев» случались иногда курьёзы. Както казаки привели к Бенкендорфу несколько странных фигур в изорванных сюртуках: пленные не говорили по-русски и держали в руках духовые инструменты. Всё указывало на то, что это неприятельские музыканты. Но оказалось, это были прибалтийские немцы, музыканты барона Фитингофа, переселившегося перед войной из Риги в Москву. Барон бежал перед приходом французов, забыв музыкантов, и они какоето время пробыли оркестрантами открытого в Москве французского театра. Потом, когда стало не до музыки, их из Москвы выгнали — и они тут же были «взяты в плен». В отряде Винцингероде «музыканты Фитингофа» с усердием играли «за кушанье», составляя «столовую гармонию при биваках их превосходительств».
В середине сентября отряд Бенкендорфа был отправлен к Волоколамску: туда, по данным разведки, двигалась неприятельская колонна. Однако пока он шёл, ситуация изменилась: в городе осталась только группа неприятельских
Отряду пришлось идти дальше на юг, в сторону Можайска. Там Бенкендорф применил обычную партизанскую тактику: разбил своё соединение на четыре части, указав каждой направление движения и сборный пункт на следующую ночь. Уже к вечеру мобильные казачьи группы, сопровождаемые «ватагами» крестьян, привели более восьмисот пленных, множество повозок, лошадей, скота. ¦ Столичная «Северная почта» не преминула сообщить о подвигах Бенкендорфа:
«Императорского Величества флигель-адъютант полковник Бенкендорф стоит с отрядом своим между Волоколамском и Можайском при селе Спасском. Он со своим отрядом наносил большой вред неприятелю под самым городом Рузою и Можайском. От французов посланы были два эскадрона для открытия его отряда. Полковник Бенкендорф послал против них соединённую партию из лейб-казачьего полка и Донских полков Иловайского 4-го и Чернозубова 8-го, числом не более ста человек. Сии два французские эскадроны совершенно были разбиты и взято в плен: 1 ротмистр и 152 рядовых с их лошадьми. Сам начальник французского отряда был убит».
Шестнадцатого сентября А. X. Бенкендорф был произведен в генерал-майоры «за отличия и храбрость», в частности за давнюю атаку на Велиж18.
Под его непосредственным командованием было в то время несколько казачьих полков, в том числе лейб-гвардейский; кроме того, он руководил действиями крайнего правото фланга «обсервационного корпуса», на котором казачий подполковник Чернозубов-восьмой действовал между Можайском и Гжатском.
Но армейские части и казаки составляли только ядро партизанской армии. Сотни крестьян не просто оказывали поддержку регулярным войскам — действовали с ними в одном строю. Центром, координировавшим их усилия на северо-западе от Москвы, стал лагерь Бенкендорфа под Волоколамском. Описание этого военно-народного лагеря, сделанное Бенкендорфом, со временем, возможно, войдёт в исторические хрестоматии — настолько оно живописно: «Мой лагерь походил на воровской притон; он был переполнен крестьянами, вооружёнными самым разнообразным оружием, отбитым у неприятеля. Каски, кирасы, кивера и даже мундиры разных родов оружия и наций представляли странное соединение с бородами и крестьянской одеждой. Множество людей, занимавшихся тёмными делами, являлись беспрерывно торговать добычу, доставлявшуюся ежедневно в лагерь. Там постоянно встречались солдаты, офицеры, женщины и дети всех народов, соединившихся против нас. Новые экипажи всевозможных видов, награбленные в Москве; всякие товары, начиная от драгоценных камней, шалей и кружев и кончая бакалейными товарами. Французы, закутанные в атласные мантильи, и крестьяне, наряженные в бархатные фраки или в старинные вышитые камзолы. Золото и серебро в этом лагере обращалось в таком изобилии, что казаки, которые могли только в подушки сёдел прятать своё богатство, платили тройную и более стоимость при размене их на ассигнации. Крестьяне, следовавшие всюду за казачьими партиями и бдительно нёсшие аванпостную службу, брали из добычи скот, плохих лошадей, повозки, оружие и одежду пленных. Было до крайности трудно спасать жизнь последних — страшась жестокости крестьян, они являлись толпами и отдавались под покровительство какого-нибудь казака. Часто бывало невозможно избавить их от ярости крестьян, побуждаемых к мщению обращением в пепел их хижин и осквернением их церквей. Особенною жестокостью в этих ужасных сценах была необходимость делать вид, что их одобряешь, и хвалить то, что заставляло подыматься волосы дыбом. Однако при неурядице и среди отчаяния, когда, казалось, покинул Бог и наступила власть демона, нельзя было не заметить характерных добродетельных черт, которые, к чести человечества и к славе нашего народа, благородными тенями выступали на этой отвратительной картине».
Вооружённые крестьяне, ставшие в «прифронтовых» районах привычным явлением, в столице вызывали страх. Из Петербурга пришло требование, которое можно было бы назвать в создавшихся условиях нелепым, если бы оно не исходило от Комитета министров. Там разбирали дело о якобы взбунтовавшихся крестьянах Волоколамского уезда и об одном священнике, который «соучаствовал с ними». Злоумышленники, как сообщалось, «вышли из повиновения»
— Вот как писал об этом в мемуарах сам Александр Христофорович: «На основании ложных донесений и низкой клеветы я получил приказание обезоружить крестьян и расстреливать тех, кто будет уличён в возмущении. Удивлённый приказанием, столь не отвечавшим великодушному и преданному поведению крестьян, я отвечал, что не могу обезоружить руки, которые сам вооружил и которые служили к уничтожению врагов отечества, и называть мятежниками тех, которые жертвовали своею жизнью для защиты своих церквей, независимости, жён и жилищ, но имя изменника принадлежит тем, кто в такую священную для России минуту осмеливается клеветать на самых её усердных и верных защитников».
| Кроме мемуаров сохранилось и документальное подтверждение позиции Бенкендорфа. Его донесение Винцингероде написано открыто и без обиняков: «Крестьяне, которых губернатор и другие власти называют возмутившимися, вовсе не возмутились. Некоторые из них отказываются повиноваться своим наглым приказчикам, которые при появлении неприятеля так же, как и их господа, покидают этих самых крестьян вместо того, чтобы воспользоваться их добрыми намерениями и вести их же против неприятеля… Имеют подлость утверждать, будто некоторые из крестьян называют себя французами. Они избивают, где только могут, неприятельвкие отряды, отправляют в окружные города своих пленников, вооружаются отнятыми у них ружьями и защищают свои очаги… Нет, генерал, не крестьян нужно наказывать, а вот нужно сменить служащих людей, которым следовало бы внушить хороший дух, царящий в народе». И в завершение в тексте подчёркнуто: «Я отвечаю за это своей головой»20. И такая бумага 19 сентября ушла в Комитет министров и была занесена в его официальный «Журнал»! «Этот ответ, — вспоминал Бенкендорф, — произвёл сильное впечатление… я, может быть, навлёк на меня вражду некоторых петербургских интриганов».
И снова — малая война: разгром транспортов, захват обозов и фуражиров, ежедневное пленение французов, всё более голодных и в силу этого с возраставшим отчаянием всё дальше уходящих от Москвы в поисках провианта. Лейтенант итальянской гвардии Сезар Ложье записал в дневнике: «Мы каждый день отходим на расстояние приблизительно от 10 до 12 миль от города, отрядами, составленными из разных частей армии, чтобы раздобыть съестных припасов и фуража… Было бы слишком скучно подробно говорить об этих наших экскурсиях… Они… почти всегда, за редкими исключениями, сопровождаются стычками с казаками и партизанскими отрядами. Иной раз, впрочем, нам приходится оплачивать добытые нами припасы гибелью кого-нибудь из товарищей; иные возвращаются ранеными. Эти потери, эти несчастные случаи очень чувствительно действуют на нас»21. Казаки Винцингероде захватывали пленных даже на окраинных московских огородах, куда оголодавшие неприятельские солдаты пробирались, чтобы накопать картошки.
Французы голодали, а в штабе Винцингероде наслаждались «изобилием всякого съестного припаса», бескорыстно присланного из многочисленных «подмосковных». К обеду подавали даже редкие оранжерейные фрукты. Бенкендорф, Волконский, Лев Нарышкин и их новый приятель, командир полка Тверского ополчения князь А. Шаховской развлекались тем, что под музыку «оркестра Фитингофа» (порой даже под «Марсельезу») спаивали пленных французских офицеров трофейным французским вином, с присказкой «Ин вино веритас!», и выспрашивали у захмелевших «гостей» нужные сведения.
Впрочем, это был не единственный способ добычи информации. За ней ходили в Москву пятеро прикомандированных к отряду офицеров московской полиции. Они переодевались в штатское платье и пробирались в город довольно свободно.
Однажды — это было вечером 9 октября — разведчики вернулись с вестью одновременно радостной и страшной: французы покидают Москву и собираются взорвать Кремль! Наутро Винцингероде ринулся в город, чтобы спасти его от разрушения. С белым платком на казачьей пике он беспрепятственно доехал по Тверской до губернаторского дома, объявил первому встретившемуся французскому офицеру, что он парламентёр, и… был взят в плен. Передовые разъезды казаков находились слишком далеко, чтобы помочь своему командиру. Ожидавшие вестей Иловайский-четвёртый и Бенкендорф узнали об инциденте к вечеру и подготовились к вступлению в город на следующее же утро. Но прежде чем оно наступило, во втором часу ночи со стороны Кремля раздался ужасный взрыв, возвестивший о начале разрушения Кремля и освобождения Москвы.