Бенкендорф

Олейников Дмитрий Иванович

Согласием ответил и Христофор Иванович. А вот государь Александр Павлович, прежде чем дать письменное разрешение, решил испытать своего флигель-адъютанта в серьёзных внутриполитических делах.

Дело в том, что в губернском масштабе стоящая за генералом Бенкендорфом воинская сила обеспечивала его независимость от местного начальства, а звание адъютанта императора давало ему полномочия представителя верховной власти. Вот почему, когда правительству понадобилось провести серьёзное расследование злоупотреблений представителей администрации Воронежской губернии, вести дело поручили Александру Христофоровичу, чья дивизия в это время квартировала неподалёку.

Воронежский гражданский

губернатор М. И. Бравин, как вспоминал Бенкендорф, «дерзкий и самоуправный, портил жизнь дворянам, обижал купцов, притеснял крестьян»77. Предлогом для расследования стало увеличение им поборов с местных государственных крестьян до такой степени, что они пожаловались непосредственно в столицу, в Сенат. Собственно, жалоба была принесена на нескольких местных чиновников, но сопровождалась просьбой обязательно прислать ревизора из центра. Жалобщики умоляли ни в коем случае не доверять дело местным губернским властям, поскольку они «нас не только обвинят, но в тюрьме невинно заморят, и мы из них никому не осмелимся ни одного слова правды сказать».

При расследовании выяснилось, что земские исправники брани гигантские взятки — в размере своего годового жалованья, до двух тысяч рублей. Некто Харкевич требовал с крестьян «овёс, сено, подводы; заставлял их работать на себя, выгонял на своё поле баб по 200 жать его хлеб в течение нескольких дней сряду в самую рабочую пору, собирал с крестьян баранов, живность и всякого рода съестные припасы». К Рождеству и Пасхе волостные головы и выборные от общества собирали «христославное» исправнику, его письмоводителю и секретарю: «видимо-невидимо» ветчины, поросят, яиц, коровьего масла и всякой птицы — столько, «чтобы и за весь год не скушали с своими барынями и детками». Другие исправники не только использовали дармовую рабочую силу на полевых работах, но и посылали баб «собирать для себя ягоды на варенье и сушенье».

Крестьяне взмолились: «Мы теперь стали хуже нищих от наших секретарей и приказных. Кто только к нам в селение завернёт, тот что хочет, то с нас и берёт. А жаловаться негде; один другому потакает, и нигде у них суда и правды не найдёшь». Один только Харкевич набрал с крестьян свыше десяти тысяч рублей. Он придумал оригинальный способ поборов: подговаривал крестьян спорить с помещиками, а потом наживался, успокаивая возникавшие столкновения и разбирая дела.

Бенкендорф затеял серьёзное расследование. «Поскольку нет боевых действий, я объявил войну гражданским чиновникам, которых не деморализуешь ни артиллерией, ни пехотой, у которых не отобрать поле боя при помощи быстрых маршей и контрмаршей, — признался он Воронцову. — Но мне было приказано установить истину, и я раскрыл и изобличил целую кучу мерзавцев»78. Как когда-то в 1812 году, генерал принял сторону крестьян. «При том обнаружилось, что Харкевич давал взятки губернатору, посылал ему провизию и т. п.». Незаконные действия Бравина подтвердились и донесением генерала Русанова. В результате «высочайше утверждённым положением Комитета министров губернатор Бравин был удалён от должности, а виновные чиновники преданы суду»79.

Любопытно наблюдение, сделанное М. Л. Магницким, бывшим короткое время воронежским вице-губернатором. Он сообщал Аракчееву в одном из писем, что «крестьяне Нижнедевицкого уезда не хотели верить, чтобы приехавший к ним чиновник (Бенкендорф. — Д. О.) был генерал, и говорили, что он великий князь, присланный под именем генерала, потому что ни на кого не кричит, а говорит ласково и с народом обходится дружески» (пометка Аракчеева: «Государь изволил читать 11 мая 1817 года»)80.

Более сложным оказалось ещё одно дело, порученное Бенкендорфу лично императором Александром, — дело помещика Г. А. Сенявина. Этот

отставной флотский офицер, приходившийся родным дядей М. С. Воронцову, обвинялся в убийстве двух своих крепостных, а также в целом ряде интриг и подкупов, способствовавших закрытию дела об этом убийстве на губернском уровне81. Во Францию, к Воронцову, было отправлено письмо Бенкендорфа с подробным описанием нового расследования82. Флигель-адъютант решил на месте ознакомиться со всеми подробностями. Прибыв в сопровождении местного предводителя дворянства и двух дворян-соседей в Конь-Колодезь — одно из сёл, принадлежавших Сенявину, — он выяснил, что местные крестьяне жалуются на притеснения со стороны помещика, на жестокость при наказаниях, приведшую к смерти двух человек. Сенявин, в свою очередь, обвинял крестьян в бунте. Его сестра, живущая в Петербурге тетушка Воронцова Мария Нарышкина, уверяла брата, что Бенкендорф «свой» и приедет как «защитник» его интересов.

Однако Александр Христофорович мог обещать лишь полную объективность. Ему пришлось вникать во все подробности дела: опрашивать сотни крестьян и дворовых Сенявина, местное духовенство и даже провести вскрытие могил убитых крестьян (оказалось, их похоронили связанными, без отпевания!). Вина помещика была доказана, да он и сам перестал отпираться. Император, узнав о результатах расследования, приказать взять всё имущество Сенявина в опеку. Однако Бенкендорф не был бы самим собой без сочувствия к виновному. Уже доказав преступление Сенявина, он написал для зарвавшегося в жестокости крепостника покаянное письмо на имя государя, которое, насколько возможно, призвано было облегчить участь помещика.

«Письмо на имя императора Александра Павловича, сочинённое графом Бенкендорфом для Г. А. Сенявина по делу о воронежских его крестьянах.

Давно имел я на сердце намерение повергнуться к стопам Вашего Императорского Величества и исповедать сущую пред Вами, Всемилостивейший Государь, истину по моему делу, но опасение прогневить Вас удерживало меня.

Ныне, когда господин генерал Бенкендорф, коему Ваше Величество исследовать дело моё поручить соизволили, внушил мне беспредельную на милосердие Вашего Величества надежду, то, оставя все опасения, открою я перед Вами, Всемилостивейший Государь, положительную истину.

Не будучи никогда тираном, в чём ссылаюсь на всё дворянство здешней губернии, имел я несчастье в минуту запальчивости сделать [таким-то] наказание строгое, которому враги мои приписывают смерть их.

Все происшествия, за сим последовавшие, как то: необъявление о том священнику, полиции и прочие, были естественным следствием отчаяния и страха.

Таким образом, Всемилостивейший Государь, принеся у ног Ваших сие искреннее признание, молю милосердие Вашего Величества, да владыки земные, милуя раскаяние, уподобятся Богу.

В знак же искренности сего чувства я прошу Ваше Императорское Величество обратить крестьян моих вотчины КоньКолодезь на вечный за меня и наследников моих оброк в той мере, которую Вашему Величеству угодно будет назначить.

Преклонность лет моих и долговременную усердную службу Отечеству повергаю к стопам милосерднейшего их монархов»83.

Тем не менее госпожа Нарышкина не простила Бенкендорфу его правосудия. Но самому посланнику императора важнее было мнение Воронцова. Он изложил своему другу все подробности дела и даже отправил копию всех бумаг следствия, включая покаянное письмо Сенявина. Воронцов и сам бы поступил в подобном деле с точки зрения справедливости, а не родственных интересов, поэтому на их долгой дружбе это испытание не отразилось: во Францию продолжали идти письма, ответные спешили в Россию — до самого возвращения Михаила Семёновича в Россию в 1819 году.