Беранже
Шрифт:
Через несколько дней, 3 нивоза (24 декабря 1800 года), Пьер Жан шел вечером по улице Сент-Никез в читальню. Мимо него промчалась закрытая карета. Он нагнулся, чтобы счистить с подола брызги, как вдруг раздался грохот, улица впереди вздыбилась, и резкий порыв откуда-то налетевшего вихря отбросил Беранже, сбив его с ног. Когда он вскочил, дым уже рассеялся. На мостовой в нескольких шагах от него лежали тела убитых и раненых. Если б он вышел на несколько секунд раньше или шел немного быстрее, он тоже лежал бы здесь, стал бы одной из жертв неудачного покушения заговорщиков на жизнь Бонапарта.
Да, в карете, проехавшей мимо Беранже за десять секунд
В тот же вечер полицейские ищейки стали рыскать по Парижу в поисках виновников покушения. Бонапарт подозревал якобинцев. Их одного за другим бросали в тюрьму по списку, составленному министром полиции Фуше. И даже когда выяснилось, что покушение было организовано роялистами, заключенных якобинцев не освободили; без всякой вины и без всякого суда их отправили на каторгу или в ссылку в Гвиану, откуда редко кто возвращался назад.
Роялисты пострадали меньше. Казнили лишь непосредственных виновников — Карбона и Сен-Режана, а граф де Бурмон уцелел. Беранже де Мерси не был в числе заговорщиков, но, по-видимому, был осведомлен об их планах. Полиция взяла под наблюдение квартиру бывшего «роялистского банкира».
— Да, если по богатству банкира можно судить о богатстве партии, — говорил Беранже, — то банкротство ее неминуемо.
Он сидит у окна и обдумывает план пасторальной поэмы. Осторожный стук в дверь нарушает тишину. Кто это? Может быть, тетушка Жари? Она иногда заглядывает к нему вечерком, справляется по поводу розысков сына Поля: Беранже помогает ей вести их. А может быть, кто-нибудь из друзей?
Нет, перед ним молодая девушка; по близорукости и от неожиданности он не сразу узнает ее.
— Ха-ха-ха! Не ждал? Ну что ж, принимай гостью!
Она развязывает ленты шляпки, сбрасывает накидку, быстрым взглядом окидывая его чердачок. Круглое лицо ее разрумянилось, кудряшки задорно взбиты, глаза так и мечут искры.
Это Аделаида Парой, его кузина из Перонны. Она старше Беранже на два года и раньше всегда казалась ему взрослой и недосягаемой. Недавно она приехала в Париж, чтоб устроить здесь свою судьбу, и нанялась продавщицей в лавку. Пьер Жан уже не раз встречался с ней в читальне, куда Аделаида заходила поболтать с ним. Живая, кокетливая, она не прочь испробовать на маленьком кузене свои чары. О чем-нибудь серьезном она едва ли помышляет. Можно ли связывать свою судьбу с таким бедняком? Да и собой он неказист и здоровье никуда. Отец его, глядя на тощую фигуру сына, покачивает головой: «Не жилец ты на этом свете». А он только улыбается в ответ. Несмотря на болезни и нужду, Пьер Жан никому не докучает жалобами, всегда весел и остроумен. Может быть, это и привлекло к нему хорошенькую кузину.
Она усаживается на шаткий стул и перебирает листки рукописи.
— Стихи? Наверно, про любовь?
Ну что ж, по этому вопросу она могла бы дать неплохие советы. Они ему пригодятся, не правда ли? Он краснеет. Она смеется. Потом они смеются оба. На прощанье он с удовольствием целует ее руку. Какая она мягкая, душистая!
И это не в последний раз. Аделаида навещает его еще и еще. Визиты ее затягиваются… Любят ли они друг друга? Едва ли. То, что их связывает, во всяком случае, не похоже на ту большую любовь, о которой Беранже знает по книгам и рассказам.
И дружбы между ними нет. Ей далеки его мечты
Связь их порвалась бы безболезненно для обоих, но дело осложнилось. Аделаида ждет ребенка. Она прекрасно понимает, что в теперешнем его положении Пьер Жан никак не годится на роль главы семьи. Себя и то едва может прокормить. К тому же его в любую минуту могут взять в солдаты.
В январе 1802 года Аделаида родила сына. Его назвали Фюрси Парон. Она не собиралась с ним нянчиться и с благословения Беранже-старшего, который взял под покровительство хорошенькую племянницу и обещал вносить плату за ребенка, отдала новорожденного в деревню кормилице, а сама поселилась у дядюшки в качестве его домоправительницы. Визиты ее на чердачок к кузену прекратились. Отчуждение между ними постепенно превращалось у Аделаиды в глухую вражду к Беранже. Он чувствовал это и стал еще реже наведываться к отцу. Тяготило его и то, что он у отца в долгу и неизвестно, когда сможет расплатиться с ним.
Да, тревог у него более чем достаточно! Пришел срок призыва в армию. Пьер Жан патриот и с радостью бы отдал жизнь за Францию. Но нужны ли Франции те войны, которые затевает первый консул? К тому же он, Беранже, не годится в солдаты по здоровью. Если он пойдет на призывной пункт, его там наверняка забракуют. Ну что ж, тогда он сможет с чистой совестью оставаться в Париже, продолжать свои занятия поэзией. Но тут возникают новые трудности, препятствия, сомнения: если его освободят от военной службы, отец, владелец читальни, человек с имущественным цензом, должен поставить на его место другого рекрута. А у отца нет на это денег. «Ты меня совсем разоришь», — стонет он.
Что же делать?
«Успокоив свою совесть тем, что я решительно был не способен к военной службе, я нашел только одно средство избавить отца от издержек, связанных с рекрутчиной: я не внес себя в списки подлежащих призыву, что тогда было еще возможно. Но, поступив так, я ставил себя под угрозу почти неизбежного ареста», — читаем мы в «Автобиографии» Беранже.
Пьер Жан каждый день теперь может угодить в тюрьму — власти строги к уклонившимся. Одно обнадеживает его: от недоедания, головных болей, напряженных трудов он выглядит гораздо старше своих лет. Лицо совсем потеряло юношескую округлость, вместо щек — впадины, и ко всему на голове появилась заметная лысина. Встречая на улице жандарма или полицейского офицера, Беранже широким жестом снимает шляпу и раскланивается. Его окидывают равнодушным взглядом и проходят мимо, не проверяя документов. Может ли блюстителям порядка прийти в голову, что этот лысеющий, изможденный человек едва достиг призывного возраста? Сколько еще лет придется ему приветствовать таким образом встречных жандармов!
И все-таки он не стал мрачным нелюдимом, забившимся в свою нору. Приступы тоски, которые порой находят на него, Беранже скрывает от друзей, как постыдную слабость. Он учится побеждать свои горести, возвышаться над ними. Природная жизнерадостность и общение с людьми, близкими по духу, такими же молодыми бедняками, как он сам, помогают ему в этом.
За колченогим столом сидят три друга. Все трое бедно одеты, худощавы, все трое чуть-чуть под хмельком и очень веселы. На середине стола возвышается одинокая бутылка, она почти пуста: дешевое белое вино разлито в глиняные кружки.