Беранже
Шрифт:
Именно такой и должна быть логика героев «Челобитной», подобные рассуждения вполне в их духе, посмеивался Беранже, слушая рассказы о том, как честят его в великосветских кругах.
ПРОЩАНИЕ О ПРОШЛЫМ
В Париже шли толки о том, что аристократы готовятся праздновать в марте 1815 года первую годовщину взятия столицы иностранными войсками.
Беранже складывал новую песню-памфлет под названием «Белая кокарда». Он говорил, что преподнесет ее «юбилярам» для хорового исполнения на их празднествах.
Так же как и в «Челобитной», поэт применил здесь прием коллективного
В песне пародируются интонации торжественной кантаты, исполнители ее выкладывают свои чувства с полной серьезностью, и это делает сатиру особо ядовитой. Как же не славить добрым роялистам врагов Франции? Не приди враги вовремя, над страной, чего доброго, развевалось бы трехцветное знамя!
Аристократам, однако, так и не удалось отпраздновать первую годовщину Реставрации. Не до банкетов им было в эти дни!
1 марта Наполеон с небольшим отрядом войск бежал с острова Эльба, высадился на французском берегу в маленькой бухте Жуан близ Канна и горными альпийскими тропками двинулся в глубь страны. Напрасно король со своими министрами сочинял грозные ордонансы, объявлявшие Бонапарта изменником, бунтовщиком и повелевавшие каждому французу содействовать погоне за ним.
Крестьяне приветствовали императора, видя в нем избавителя от ненавистных господ-помещиков, вернувшихся вместе с реставрацией. Королевские войска, бывшие солдаты Наполеона, целыми армиями переходили на его сторону. Толпы народа радостно встречали его в Гренобле и Лионе. Жители предместий выбивали окна во дворцах аристократов с криками: «Долой попов! Смерть роялистам!»
И народ и армия были враждебны режиму реставрированной монархии. Этим и объяснялся успех дерзкого предприятия Наполеона. Без единого выстрела он дошел до Парижа и вечером 20 марта в Тюильрийском дворце на месте королевских лилий снова водворились императорские пчелы.
Бурбоны едва успели унести ноги вместе со своим двором. Началась неожиданная интермедия в политической истории Франции, продолжавшаяся сто дней.
Тревожной, судорожной, хмельной была для французов эта весна. Даже человеку мыслящему трудно было собраться с мыслями. Всплывало на поверхность, оживало то, что казалось навсегда похороненным. Гибли репутации, рвались установленные связи. В стремительной смене гербов, властей, надежд и символов обесценивались недавние ценности. Взлеты энтузиазма чередовались с сомнениями.
Вспоминая в автобиографии о дне 20 марта, Беранже писал: «…в этот день ожидания можно было прочесть на челе всякого способного к размышлению человека, — а такие люди бывают во всяких классах общества, — какую-то озабоченность, которая мешала радости быть всеобщей, несмотря на околдовывавшую силу этого последнего чуда великого человека».
Разрешит ли возврат империи во Франции наболевшие политические вопросы и прежде всего вопрос о мире? Сумеет ли Наполеон перемениться и стать тем «народным императором», о котором мечтали массы? Беранже сомневался. Он и в этот раз не примкнул к стану льстецов и песнопевцев Наполеона, хотя и видел в падении монархии Бурбонов «дело
В песне «Политический трактат для Лизетты» полусерьезно, полушутливо он попытался выразить то, что волновало его, предостеречь Наполеона от возвращения на путь тирании и войн, высказать ему свои пожелания, пожелания большинства французов.
Не стремиться к завоеваниям, не губить своих подданных, уважать их свободу — такие советы дает песенник своей героине, за легкой фигуркой которой нетрудно усмотреть совсем другого адресата.
Избранная форма не соответствовала теме, Беранже сам видел это и не был доволен песней, хотя она имела немалый успех и была напечатана в нескольких газетах.
Вскоре после возвращения Наполеона Беранже получил по городской почте письмо от художника Герена, у постели которого он когда-то впервые записал свои песни. Они не встречались несколько месяцев. Герен, принятый после реставрации в аристократических салонах, был упоен своими успехами в обществе, лестью и похвалами знатных персон.
Беранже быстро пробежал глазами письмо. Что это, шутка или вызов? Герен предлагает встретиться с ним после того, как вернутся Бурбоны. На такое письмо не стоит отвечать. Приходится сознаться себе, что старая дружба гибнет из-за политических разногласий и, как это ни прискорбно, сломанное уже не склеишь.
Той же весной Беранже довелось встретиться с человеком, память о котором он благодарно хранил со времен своей бедной молодости.
В Париже вслед за Наполеоном появился Люсьен Бонапарт. Распри братьев отошли в прошлое, Люсьен готов поддерживать «обновленного» Наполеона, некоего вымышленного «друга народа», забывшего свой деспотизм, наследника республиканских идеалов. Именно таким хотел император казаться народу, чтоб укрепить свои позиции.
Верил ли в такого Наполеона Люсьен? Едва ли. Но меньшой брат любимца славы ценил эффектную позу, к тому же ему надоела роль изгнанника, и он охотно готов был сменить ее на роль соратника обновленного и улучшенного повелителя.
Люсьен вспомнил о Беранже и дал знать, что хочет его видеть. Встреча состоялась.
Принц окидывает внимательным взглядом песенника. Да, он порядком постарел за прошедшее десятилетие. И как будто все тот же просторный старый сюртук на его плечах. Но в глазах ни тени былой робости. Впрочем, и раньше Беранже не склонен был двигаться по указке, был не из тех, кто подобен мягкому воску в руках ваятеля. А теперь перед Люсьеном сложившийся человек; за внешним добродушием его кроется железное упорство. Напрасно пытается господин Люсьен принять испытанную позицию ментора и покровителя. Никакого эффекта.
— Грустно видеть, что человек, подававший надежды стать творцом больших эпических поэм, отдает свои силы и талант сочинению песенок для улицы, — укоризненно покачивая головой, говорит господин Люсьен. Беранже предпочитает не вступать с ним в спор и любезно отшучивается.
Он всегда будет признателен за поддержку, оказанную некогда могущественным принцем бедняку, но дальнейших встреч с принцем песенник не будет искать. Впрочем, встречи эти скоро опять станут невозможны.
Конец стодневной интермедии приближался. Воскресшая империя неспособна была чудесно преобразиться, стать «народной», дать счастье и мир своим подданным. Не такова была натура Наполеона, не таково было его историческое амплуа; и сами обстоятельства складывались для него роковым образом.