Берег черного дерева и слоновой кости (худ. С. Яровой)
Шрифт:
Труп был изжарен и изрублен на его глазах, и хотя чувствительность дезертира значительно притупилась от обычных опасностей, которым он подвергался столько лет, он иногда чувствовал тошноту, когда сквозь листья, тихо волнуемые легким вечерним ветерком, он замечал тело фана, окруженное пламенем и дымом.
В этих обстоятельствах и с огнестрельным оружием, что давало преимущество его маленькому каравану, Лаеннек решился лучше сразиться на восходе солнца, чем подвергаться ежедневным засадам, в которых он и его товарищи должны были бы умереть.
План его был очень прост. Он знал, что может положиться
В продолжение двух дней путники сходили с лодки только для того, чтобы изжарить наскоро рыбу, которую Кунье ловил неводом, и на этот счет было только затруднение в выборе. Птицы, убиваемые на лету, дополняли их провизию, и они плыли даже ночью, ни на минуту не переставая грести. Каждый брался за весло поочередно, потому что все понимали, как важно удалиться как можно скорее от фанов.
Действительно, можно было предполагать, что фаны, растревоженные участью своего авангарда, пошлют разведчиков и вверх, и вниз по реке.
Пленник, видя, что жизнь не подвергается пока опасности, мало-помалу смягчился; он объявил Кунье, который спрашивал его, что его зовут Йомби, и даже предложил грести в свою очередь; из осторожности Лаеннек не согласился.
На третий день утром путешественники проехали около двадцати миль, несколько раз встречали большие болота, почти сливавшиеся с рекой и перерезавшие лес до самого горизонта; погоня теперь сделалась невозможна, и путешественники могли вздохнуть свободно. Лаеннек решился дать день отдохнуть своему маленькому отряду. Действительно, все до того устали, что накануне решились испытать добрую волю Йомби и дали ему грести, старательно наблюдая за всеми его движениями.
Негр принялся петь какую-то странную песню своей родины и греб всю ночь, не отдохнув ни одной минуты.
Опять показался лес со своими большими тюльпанниками, баобабами, железняком, пальмами, лианами, покрытыми цветами, которые то причудливо обвивались около ветвей, то падали гирляндами в воду, и Лаеннек, выбрав песчаный берег, поднимавшийся покато до тенистой рощицы тамариндов, велел причалить сюда пирогу.
Все тотчас прыгнули на берег, чтобы насладиться заслуженным отдыхом после целого ряда таких разнообразных волнений и опасностей.
Кунье поручили тогда передать Йомби, что он может идти куда хочет, так как уже не опасались погони его соотечественников.
Бедняга нерешительно сделал несколько шагов к лесу, потом вдруг передумал, сел на берегу, и путешественники
Самые дикие негры, взятые отдельно, когда их дурные инстинкты не подстрекаются, обнаруживают иногда ребяческую чувствительность.
— Ну, — сказал ему Кунье, служа переводчиком Лаеннеку, — разве ты не рад, что можешь возвратиться к твоим?
— Если Йомби воротится в свое племя, Йомби будет съеден.
— Отчего это?
— Оттого, что Йомби обязан был умереть, стараясь отомстить за своих братьев.
От него невозможно было добиться ничего другого, и когда его спросили, что он намерен делать, он ответил, что, будучи взят в плен, он невольник, и должен повиноваться.
— Но белые не могут взять тебя с собою.
— Стало быть, так как у Йомби нет пироги, чтобы ехать по реке, и нет оружия, чтобы идти по лесу и отыскивать себе пищу, Йомби умрет с голоду или будет съеден тиграми.
— Он прав, — вмешался Барте, — и мы не можем бросить его таким образом; позвольте мне взять на себя попечение о нем, любезный проводник.
— Тем охотнее, — ответил Лаеннек, с улыбкой смотревший на эту сцену, — что это может оказаться недурным приобретением: эти негры вообще или совсем добры, или совсем злы, и у них не хватает искусства долго притворяться. Я два дня наблюдаю за ним и думаю, что его можно поставить в категорию добрых. Умея управлять им, а главное, развив в нем большое уважение к себе, вы легко можете сделать из него второго Кунье.
Услышав эти слова, Кунье ответил чванно и комическим тоном, что не может быть никакого сравнения между ним и этой красной головой, которая ела человеческое мясо, и что хорошо, если его можно приручить и сделать товарищем Уале.
Эта выходка рассмешила путешественников, и Йомби решили оставить.
Рабство побежденного в центре Африки — военный закон, не оспариваемый ни одним племенем, и во многих местах тот, кто даст взять себя в плен и потеряет свою свободу, не может более вернуть ее. Поэтому понятно, что пропитанный этим предрассудком фан не хотел вернуться к своим, особенно после смерти своих товарищей. Вернувшись к своим соплеменникам, бедный Йомби был бы вынужден признаться, что белые продержали его несколько дней, и этого одного было достаточно для того, чтобы наложить на него неизгладимое пятно рабства; поэтому с истинной радостью узнал он о решении, принятом относительно его, и когда ему растолковали, что он должен повиноваться Барте, он лег возле него, поставил его правую ногу на свою голову и поклялся на своем языке ловить рыбу и охотиться для него, разводить его костер, всегда наливать в горлянку чистую воду и следовать за ним повсюду.
Менее чем через час, два негра, сделавшиеся почти друзьями, несмотря на предрассудки Кунье, и негритянка устроили лиственный шалаш для своих господ, которые после умеренного и быстрого завтрака дали отдохнуть своим утомленным членам.
Бдительные слуги принялись тогда собирать сухие ветви на ночной костер, чтобы отпугивать хищных зверей.
Ужин был великолепен, Барте и Гиллуа давно не имели такой трапезы. Он состоял из раков и рыбы, которых Кунье выловил в Конго, трех маленьких зайчиков, найденных Йомби в норе, и всякого рода плодов, которые он также принес из леса.