Берег тысячи зеркал
Шрифт:
И хочу… Пусть это низко, пусть это неправильно, но я так хочу быть нужной. Только боль моя в том, что нужной своему мужу, мне больше не стать. Алексей никогда больше не поцелует вот так — надрывно, на грани, страстно и с силой. Он не сможет никогда. Не поднимет руку, чтобы пробраться пальцами в мои волосы, и прижать к себе. Не сумеет дышать со мной одним дыханием, не посмотрит так, как смотрел. В его глазах осталась лишь ненависть… И теперь он имеет на нее право.
Медленно опускаясь у дверей, сажусь на пол, а руки дрожат. И надо бы озаботиться тем фактом, что веду себя, как ненормальная и пришибленная малолетка, но не могу. Сейчас я малолетка. В этот самый момент мне не тридцать, и даже далеко
Можно ли поцеловать взрослую женщину так, чтобы превратить ее в робкую юную барышню без царя в голове? Сану хватило всего пары минут, чтобы сделать это. Не переходя черту, не прикасаясь похабно, а просто целуя, этот мужчина оставил на мне след. Оставил, и просто ушел.
Поднимаюсь, а подойдя к кухонной столешнице, наливаю полный стакан воды. В горле образовалась пустыня, а я не могу никак напиться. По-хорошему, надо было объяснить ему все. Не дать произойти подобному, ведь я замужем. Надо было… Но ведь понеслась за ним следом, пытаясь не позволить уйти. Настаивала на том, чтобы незнакомый мужчина остался в моей постели. И после такого, я ищу себе оправдания? Сан ведь не знает ничего обо мне. Я обязана была остановить его, а что сделала? Нагло ответила на поцелуй, совершенно забыв обо всем. Ответила так, что и сама дрожала от возбуждения. Господи, как он целовал меня. Казалось пол под ногами плыл, а голова шла кругом от мягкого, но уверенного движения губ, языка, и рук. Его пальцы двигались в волосах, заставляя бежать горячий озноб по спине. Я слишком давно не чувствовала такого. Возможно, я не чувствовала такого никогда…
— Что же я натворила? — шепчу, а стакан в руке дрожит, и едва не ускользает из пальцев.
Дрожащей рукой стираю капли воды с губ, а пальцы замирают на ужаленной и вспухшей коже. Аромат дыхания возвращается, а с ним по телу пробегает легкость. Она действует, как результат испуга. Я боюсь собственных чувств, ведь обманываю саму себя. Я не хочу возвращаться обратно в омут из страданий.
Несправедливо.
Несправедливо, что даже сейчас, у меня нет права на такие чувства. Нет права, ведь выходит, что я бросила больного мужа, а сама строю свою жизнь. И дело даже не в Сане, не в том, что произошло между нами. Дело во мне самой. Я живу полноценной жизнью, пока Леша лежит прикованный к кровати, и ждет смерти. Имею ли я право на подобное, когда человек, которому обещала любовь и в горе, и в радости, остался один? Алексей одинок в собственной темноте. Он никому не нужен, кроме меня. Никому…
А что делаю я? Что я делаю, взамен того, чтобы быть рядом? Развлекаюсь, играя роль ассистента профессора. Да я едва не погибла вчера, но не это меня волновало, а мужчина. Господи, неужели я одна из тех женщин, которых всегда осуждала? Неужели я способна на такое предательство? Я никогда не была ветреной, но вот уже несколько недель, стала похожа на ветер. Мечусь от мысли, что хочу чувствовать себя живой, к тому, что не нет у меня на подобное никакого права. Видимо, я утратила совесть. Забыла, что такое стыд. Ощутила свободу слишком ярко. Вот и перешла черту.
Увы, желания не остановить. Боль разрушала меня годами. Кто-то сказал бы: это твой крест, так неси его. Жаль только, большинство таких людей счастливее других. Обычно осуждают те, кто не понимает, как тоскливо засыпать в холодной постели, как душит зависть, как она отравляет жизнь. Я годами завидую женщинам, у которых есть дети, есть полноценная семья. У них есть жизнь, которой меня лишили. Отобрали все, а взамен
Убийцы заводят семьи, последние подонки ощущают тепло и счастье. Чем же я заслужила пустоту? Воистину, человек придумавший слово "справедливость" — самый жестокий лжец. Ее нет, этой справедливости. Моя жизнь тому доказательство.
До утра не могу сомкнуть глаз, а услышав будильник, машинально сбрасываю его, обращая взгляд обратно к потолку. Нужно подняться и ехать на работу. Выяснить, что произошло с исследованиями Вадима Геннадьевича, и узнать, знает ли он реальную причину заинтересованности корейцев в острове. Уверена, о смерти Поля всем уже известно. Женька несколько раз звонил, а значит, он вскоре окажется под дверью.
Интуиция не подводит. Через пятнадцать минут раздается стук. Повернувшись от зеркала, выхожу из ванной комнаты, чтобы впустить Женю. Друг не входит в квартиру, он влетает, быстро осматриваясь. Кивнув своим мыслям, замирает, и, наконец-то, обращает внимание ко мне:
— Поля нашли убитым в проулке рядом со старым музеем на отшибе Парижа. Я не мог вырваться ни на минуту. Жандармы, как с ума сошли. Устроили допрос и мне, и отцу. Мы только поздно ночью вернулись домой.
Сев на диван, Женя достает из кармана пачку сигарет. Он нервничает, его руки трясутся. Я все так же неподвижно слежу за его действиями. Стою напротив, ожидая, что хотя бы он скажет правду. Конечно, понимаю, что посвящать в такие тонкости обычного ассистента, возможно, и не обязательно. Однако же, знай я, с чем связаны исследования Вадима Геннадьевича, ни за чтобы не решилась бегать за Полем, как супергерой, в поисках справедливости. Тогда бы я понимала, насколько это глупо и опасно.
Женя закуривает сигарету, и щурится от дыма, попавшего в глаза. Он продолжает делать нервные тяги, пока я не кладу на столик у дивана пепельницу, и не открываю окно. Шторы так и остались занавешены, а потому удается поднять только край.
— Почему ты молчишь? Ты ведь видела его. Знаю, что видела, и следила, — слышу нервный вопрос, а сама смотрю на окна гостиницы напротив.
Внизу проезжают машины, а несколько прохожих раскрывают пестрые зонтики. Опять дождь.
— Меня вчера едва не застрелили британцы, Женя, — произношу сипло, а обхватив рукой горло, вспоминаю цепкое прикосновение холодных пальцев Сана.
Женька молчит, я не поворачиваюсь. Он знает, что произошло, потому и не примчался вчера. Очевидно, и его, и Вадима Геннадьевича предупредили, что со мной все в порядке. Наверное, это сделал тот мужчина, звонивший Сану. Хотелось бы выбросить его из головы, но если я так и не смогла уснуть, — увы, поздно.
Я продолжаю чувствовать зуд на губах, мужское дыхание, вкус, и даже каждый хрипловатый вдох слышу, как на повторе. Дрожь жалит, распаляет кожу, а она пульсирует, как нарыв. Возвращает его прикосновения. Сан, как дурман, снова путает мысли. Закрыв глаза, неосознанно обнимаю себя, обхватываю, вонзая ногти в ткань блузки, в кожу, чтобы причинить боль. Нельзя больше его видеть. Нельзя. Возвращаясь в реальность, открываю глаза, а Женя, наконец, решается продолжить разговор.
— Ты видела, что на накопителе? — его голос не звучит тепло и дружественно. Значит, он намеренно скрыл, куда нас хочет отправить Вадим Геннадьевич. — Видела, или нет? Он ведь у тебя?
— Нет, — тихо отвечаю. — Он у Кан Чжи Сана. Если помнишь, он начальник охраны Ким Дже Сопа.
— Значит, я был прав.
Расслышав ухмылку в голосе друга, поворачиваюсь, чтобы взглянуть ему в глаза, и спросить:
— Когда ты собирался сказать, что Коготь Дьявола стоит на нефти? Поль в прошлый раз не просто так исследования позаимствовал. Я ведь права?