Берег тысячи звезд

Петровичева Лариса

– Там была очень неприятная штука, - медленно, отчеканивая каждое слово, проговорила Хельга.
– Человек, в чью машину я села, надругался надо мной. Если ты не против, я опущу подробности.

Она отвернулась к окну и уставилась на огни в соседних домах. Люди там вели свою жизнь, спокойную и размеренную, и Хельге впервые захотелось домашнего покоя и тепла, чтобы никуда не уезжать, не искать неизвестного и не натыкаться на зло. Когда Лефевр приблизился и осторожно опустил ладонь ей на плечо, Хельга вдруг поняла, что

не вздрогнула от неожиданности, и это прикосновение ей приятно.

Оно внушало надежду.

– Ты не виновата в том, что случилось, - негромко промолвил Лефевр.
– Виноват тот, кто делает, а не тот, кто оказывается жертвой.

Хельга вдруг увидела его отражение в стекле перед собой - и оно почему-то не было чужеродным, хотя она и пыталась найти в нем что-то запредельное.

– И мы установим свои правила игры, Хельга, - твердо сказал Лефевр.
– Надо лишь немного подождать.

Глава 5. Бал

Этель ждала приключений, а в итоге столкнулась с банальной рутиной.

Она не стала злоупотреблять гостеприимством Алиты и покинула ее дом на следующее утро, испытав мгновенное и очень острое облегчение, когда дворецкий закрыл за ней и Амираном створки ворот. В следующий миг Этель ощутила стыд, но не могла понять, чего именно стыдится.

Теперь уже бывший телохранитель проводил Этель до дверей родительского дома и, церемонно поцеловав на прощание руку, спросил:

– Вы справитесь?

Этель не знала, что на это можно ответить. Уже несколько лет она пребывала в полном расплеве с родителями, но пока ей все равно было некуда пойти. Она старательно отметала варианты гостиницы и съемных апартаментов - должно быть, потому, что все-таки хотела помириться с отцом и матерью, и ей не хотелось думать о том, что они могут ее прогнать.

– Справлюсь, - сказала Этель и добавила: - Спасибо вам за все, Амиран.

Бывший телохранитель одарил ее белозубой улыбкой и произнес:

– Если понадоблюсь, ищи меня в «Трех коронах» по вторникам, после ужина. Удачи, Файшан.

Он спустился с крыльца и пошел в сторону рынка. Этель смотрела ему в спину с неожиданной для себя грустью и думала о том, что больше никто не назовет ее Веточкой. Когда Амиран окончательно растворился в толпе, Этель протянула руку и, помедлив, надавила на пуговку звонка.

Мелодичный перезвон, раздавшийся за дверью, был в точности таким же, как раньше. И дом не изменился, и кариатиды у входа остались прежними. Этель надеялась, что и люди, которые жили здесь, все-таки примут ее.

Гуар, старый дворецкий, открывший дверь, воззрился на Этель с изумлением и откровенной неприязнью. Он стоял, не давая ей пройти, и Этель вдруг подумала, что в отчий дом придется прорываться с боем.

– Добрый день, Гуар, - сказала она и отважно шагнула вперед. Дворецкий был вынужден отступить. Видимо, задерживать дочь

хозяев силой в его обязанности все-таки не входило. Этель решительно направилась в гостиную, дворецкий, совладав с изумлением, пошел за ней, говоря что-то вроде «Милорд и миледи Куатто не принимают» и делая какие-то слабые попытки остановить вторжение. Но Этель уже ворвалась в просторный зал, озаренный ярким зимним солнцем, увидела мать, по своему обыкновению сидевшую за пианино и разбиравшую ноты, и промолвила:

– Мама!

Госпожа Куатто оторвалась от нот, и на ее лице Этель увидела откровенный ужас. Это выражение было ей знакомо: оно возникало на лице матери тогда, когда она боялась неминуемого позора в свете. И Этель словно наткнулась на это исказившееся лицо, на потемневший взгляд и робко повторила:

– Здравствуй, мама…

– А, вот, наконец!
– Этель не сразу заметила отца, который расположился в кресле со свежим выпуском «Ежедневного зеркала». Медленно сняв очки, он несколько мгновений смотрел куда-то в сторону, а затем произнес:

– Гуар, проводите госпожу Лефевр. Она уходит.

Это было как пощечина, после которой накатывает звенящая обморочная тишина. На миг Этель разучилась дышать. Она стояла, безвольно опустив руки, и растерянно переводила взгляд то на мать, то на отца. Звон в ушах нарастал, и Этель не могла поверить, что все это происходит с ней, что родители ее не простили, и она действительно не нужна единственным родным людям. И, когда сквозь этот звон пробились слова отца - резкие, злобные, грубые - Этель поняла, что все кончено.

– Ты осрамила нас, дрянь! И у тебя еще хватает наглости являться сюда? После того, как ты блудила с дикарями, ты осмелилась прийти в порядочный дом? Пошла отсюда вон, пока я не вызвал полицию!

Упоминание о полиции отрезвило Этель окончательно. Она ощутила неожиданную легкость и пустоту.

– Попробуй, - сказала она.
– Попробуй. Насколько я помню, этот дом записан на мое имя. Ты боялся личной ревизии его величества и переписал дом на меня. Не так ли?

Мать натурально раскрыла рот от изумления. Краем глаза Этель видела эту испуганную красную «О».

– Мой муж оказался достойным человеком, - продолжала Этель. Она знала, что сейчас, после упоминания о доме, отец ее выслушает - и это понимание давало ей сил, позволяя держаться на ногах и не свалиться на паркет от раздирающей внутренней боли.
– Он не стал пользоваться моим положением и неопытностью. А вам было все равно. Я всегда была для вас разменной монетой. «Ах, что скажут в свете!» Кому вы хотели меня продать под видом брака? Какому негодяю со средствами и связями?

Слова внезапно иссякли. Этель прикрыла глаза, понимая, что ей больше нечего сказать этим людям. Все действительно кончено. Похоже, отец тоже это понял, потому что снова надел очки, развернул газету и сказал: