Берег варваров
Шрифт:
— Ни в коем случае, — заявила она, — вы не имеете права, не отдавайте.
Он шагнул к ней и взял ее руки в свои.
— Но зачем мне сопротивляться? К чему все это, ради чего? — Отпустив ее руки, он посмотрел куда-то в сторону. Только сейчас я понял, что он всячески избегает моего взгляда. — И все-таки я пришел именно к вам, — обратился он к Ленни. — Именно вас я почему-то захотел увидеть. Ради чего я это сделал, что я мшу от вас ждать — поддержки, ободрения? В общем, хотите верьте, хотите нет, но я сам не знаю, почему оказался здесь. — Почесав в затылке, он негромко добавил: — Если бы я сумел убедить вас в этом раньше… Я клянусь, что…
— Не нужно мне ни в чем клясться, — глухо сказала она, — я ничего не знаю, ничего не
Ленни начала плакать. Ревела она с каким-то детским достоинством: слезы текли по ее щекам, а она стояла, словно по стойке «смирно», высоко подняв голову и вытянув руки по швам. Скрывать свои чувства она и не пыталась — для нее это было бы унизительно. Она заговорила быстро, словно стараясь обогнать саму себя. Ее истерзанное лицо было искажено не то от физической боли, не от нравственных страданий.
— Сколько же лет прошло, и все это время они работали надо мной. Они — это те люди в белом.
Если тебе суждено быть убитым, ты должен полюбить своего убийцу. Кого еще любить, если больше в этом мире у тебя никого нет. Они приготовили вас для меня, они позволили мне ненавидеть вас и сделали так, что эта ненависть стала самым важным чувством в моей жизни. Несмотря на это, когда я увидела вас в первый раз, я подумала… А теперь я точно знаю, да, знаю наверняка, что вы — не тот человек, которого они мне представили в вашем обличье. Раньше я видела вас как преступника, а теперь понимаю, что вы невиновны. Вот только… Как мне признаться в этом, если они приставили ко мне этого, с соломенными волосами. Он должен был привести и увести меня отсюда, должен был прикрывать меня от вас и от других опасностей. Это все он… Постарайтесь понять и простить меня.
Не переставая плакать, она вдруг опустилась перед Маклеодом на колени, а затем, потеряв сознание от терзавших ее чувств, повалилась всем телом на пол, даже не пытаясь смягчить падение руками. Ее голова ударилась об пол с глухим стуком.
Мы подняли Пенни на ноги и отвели ее к кровати. Но стоило нам уложить ее, как она вздрогнула и тотчас же попыталась встать. Мы с трудом удержали ее в сидячем положении.
— Вы спрашиваете меня, что вам делать. Ни в коем случае не отдавайте эту вещь ему. — Ее лицо вновь исказила гримаса боли, и она продолжила говорить уже другим, срывающимся и хрипящим голосом: — Я прошу вас об этом, и, несмотря на это… Пусть и мне кто-то поможет. Я же не могу, я должна сказать вам, что даже сейчас, когда все признания уже сделаны, я не могу… Я не моту найти в себе силы, чтобы побороть ненависть, которую зажгли во мне по отношению к вам эти люди. — Было похоже, что последние слова вконец истощили ее силы, она откинулась на подушку и закричала, обращаясь к Маклеоду: — Уходите! Уходите отсюда.
Он встал, явно собираясь выполнить ее просьбу. В какой-то момент он вновь замер и негромко, словно смущаясь, обратился к Ленни:
— Вы только скажите, вы тоже думаете, что я окончательно выпал из обоймы и что я теперь чужой для всех, с кем сражался бок о бок? — Поймав в глазах Ленни утвердительный ответ на свой вопрос, он попытался переубедить ее и пустился в сбивчивые объяснения: — Раньше в нашем движении меня очень уважали. Меня называли интеллектуалом с сердцем воина. Я смогу вновь добиться такого же отношения к себе. Мне нужно только немного отдохнуть и, наверное… Наверное, собраться с мыслями и силами. Ведь если все снова начнется, если все еще не погибло, а ведь вы вчера сами слышали, что это не так, то я еще им понадоблюсь. Я просто уверен, что я еще смогу быть полезен. Или… Неужели они будут так жестоки? Неужели мне откажут в праве быть с ними, бороться за наше общее дело вместе с ними?
Ленни вздрогнула и поморщилась, как будто голос Маклеода причинял ей боль. Затем шепотом, чтобы не оглушить саму себя, она начала умолять его:
— Уходите отсюда. Уходите, уходите.
С мудрой, печальной улыбкой на лице он поцеловал ей руку.
— Я пойду. — Затем
Ленни встала с кровати и сделала несколько шагов.
— Он ушел? — спросила она, приложив дрожащие пальцы к подбородку. — Ты тоже уходи, уйдите все.
Она резко обернулась, и ее тело не успело выполнить столь стремительно отданную команду. Покачнувшись, Ленни потеряла равновесие и рухнула на пол, сильно ударившись при этом головой. Не поняв толком, что произошло, и еще не почувствовав боли, она попыталась было встать, приподнялась на руках, но координация опять подвела ее, и она вновь ударилась головой об пол, кажется уже в третий раз за короткое время. На этот раз приложилась она, правда, не виском и не затылком, а лбом. Ленни упорно пыталась встать, но когда я подошел и попытался приподнять ее на руках, она впилась ногтями мне в запястье и закричала:
— Отстань от меня, уйди!
В общем, дальше дело пошло так: я стоял сложа руки и наблюдал за тем, как Ленни пытается перемещаться в пространстве. Процесс этот был для нее делом нелегким. Координированности в странных движениях ее рук и ног было не больше, чем в трепетании вырезанной из бумаги фигурки на ветру. Вспотев от напряжения, она все же добралась до кровати и легла на спину, уставившись пустыми глазами в потолок. Я лишь беспомощно наблюдал за этим мучительным процессом, а когда Ленни успокоилась, присел на краешек кровати у нее в ногах.
Потянулись долгие часы жаркого дня. Ленни лежала на кровати, а я все так же сидел рядом. Постепенно мне передалось ее состояние. Я чувствовал, как у нее начинается жар, и в ту же минуту понимал, что и у меня пылает лоб и краснеет лицо. Если Ленни вздрагивала, меня била дрожь. Если она непроизвольно сгибала затекшую руку или ногу, мои конечности тотчас же начинали ныть, как у старика перед дождем. Время от времени Ленни стонала и что-то бормотала во сне. Иногда она срывалась на крик и сама просыпалась от собственного голоса. Я же за все это время не проронил ни слова и не издал ни звука. В горле у меня пересохло. Миновал полдень, день клонился к вечеру. Солнце било в слепые черные окна, и в комнате было просто невыносимо жарко. Не выдержав, я в какой-то момент подошел к окну и не без труда оторвал приклеенную краской фрамугу от рамы, приоткрыв ее буквально на пару дюймов. Ворвавшийся в помещение луч света так перепугал Ленни, что она с криком вскочила на кровати, и мне ничего не оставалось, как вновь захлопнуть окно. Над городом стали сгущаться вечерние сумерки. Об этом я, впрочем, мог лишь догадываться — по тому, как в комнате становилось все более мрачно и неуютно. Контуры предметов стали сливаться со стенами, а черный свет, все-таки проникавший сквозь закрашенные окна, уступил место мрачной, неподсвеченной изнутри темноте. В какой-то момент я не столько понял, сколько почувствовал, что на улице совсем стемнело и наступила ночь.
Ленни вновь открыла глаза и, повернув голову набок, почти не мигая смотрела на висевшую под потолком лампочку.
— Я устала, очень-очень устала, — тяжело дыша, прошептала она.
— Отдохни еще немного, — сказал я ей, увидев, что она собирается сесть.
— Брось, какой там отдых, отдыха нет и больше не будет. — Она ощупала лицо. — Вот тебе и грустная сказка про принцессу, которая искала не счастье, а горе и печали — просто потому, что никакого счастья в ее мире не было.
Отдела она на меня в упор, но я вовсе не был уверен в том, что она отдавала себе отчет в моем присутствии. Признаться, смотреть на ее опухшее, перемазанное краской и обезображенное синяком лицо было не слитком приятно. Впрочем, мне показалось, что ее последняя фраза была адресована мне, и я задумался над тем, что сказать в ответ. Ленни не стала дожидаться реакции с моей стороны и, глядя в стену мимо меня так, словно увидела врата в рай, заговорила сама.