Берегите солнце
Шрифт:
— Я этому гражданину объяснил, товарищ капитан, что мы его задерживаем до выяснения обстоятельств. У него обнаружены редкие книги, оригиналы каких-то старинных рукописей и писем…
Человек профессорской наружности резко обернулся к Браслетову.
— По-вашему, обыкновенные граждане не могут иметь экземпляры редких книг, рукописей, картин?
— Могут, конечно, — сказал Браслетов. — Но зачем все это именно вам? Вы не научный работник, не литературовед, вы завхоз института… Во всем этом надо разобраться. Поэтому мы вас и задержали. Наведем справки, выясним…
— Нина, жена.
— Где же вы ее прятали?
— Она сама пряталась, — сказал я, смеясь. — В тылу. Только не в нашем, а в немецком. Успела побывать у фашистов в плену. Чудом спаслась… Еще большим чудом очутилась здесь!
Мне стало вдруг до бесшабашности весело и легко, и все — люди, находившиеся в помещении, их жалобы и угрозы, улицы, заполненные беженцами, несметные фашистские орды, нависшие над столицей, дни, полные тревог и забот, — все это вдруг отхлынуло от меня, все это заслонила собой Нина.
— Дима, на нас смотрят, — прошептала она.
В зале все притихли. Бойцы несколько смущенно улыбались, наблюдая за мной: они ни разу не видели меня в таком необычном состоянии. Задержанные их все приводили и приводили, — примолкнув, с удивлением смотрели на Нину, которой удалось вырваться из фашистского плена.
Чертыханов подошел к Браслетову, что-то ему шепнул, и комиссар сказал негромко:
— Идите туда. — Он кивнул на стеклянную перегородку. — Мы тут разберемся…
Мы прошли в комнату без света и остановились у незанавешенного окна. Нам был виден двор, обнесенный кирпичной стеной. Во дворе, во мглистом углу, толпились задержанные. Одни из них стояли, привалившись спиной или плечом к кирпичной кладке, другие сидели на корточках, третьи прохаживались, чтобы согреться. Я различил высокого, с седой головой инженера и рядом с ним маленького часовщика в длиннополом пальто; он размахивал рунами, видимо, что-то доказывал инженеру.
— Как ты меня нашла? — спросил я Нину.
— Тоня привела.
— Где она?
— На крыльце с лейтенантом разговаривает. — Нина смотрела во двор, не поворачиваясь ко мне, и я видел ее затушеванный сумраком тонкий профиль. Ты был ранен?
— Да.
— Я так и думала: с тобой что-то случилось… — Она осторожно погладила мою руку. — Война только началась, а ты уже был ранен… А впереди еще так много всего… тяжелого, страшного… Иногда отчаяние берет: вынесем ли… Я страшусь за тебя. Как о тебе подумаю, так душу просто жжет…
— А я все время думал о тебе, — сказал я. — И часто ругал себя за то, что не настоял на своем тогда в лесу под Смоленском, не взял тебя с собой.
— Не настоял, потому что знал: не пошла бы.
Нина по-прежнему глядела в темный двор, где народу возле каменной стены скапливалось все больше.
— Что это за люди? — спросила
Я ответил, помедлив, — мне не хотелось говорить о них:
— Люди… Не очень высокого достоинства…
— За что вы их задержали? Что будете с ними делать?
— Завтра установим, кто в чем виноват, часть из них наверняка расстреляем, — сказал я. Нина зябко передернула плечами, прижала руки к груди, ничего не сказала. — Это необходимо, Нина.
— Я знаю.
— Когда ты приехала в Москву?
— Сегодня утром.
— Что с тобой было?
— Не спрашивай, Дима. — Нина порывисто сжала мою руку. — Пожалуйста. Рассказывать очень долго. Как-нибудь после. Я устала и смертельно хочу спать. Кажется, проспала бы неделю. — Она отступила от окна. — Я пойду, Дима…
— Я тебя провожу.
Лейтенант Тропинин попрощался с Тоней у дверей.
— Я ненадолго, скоро вернусь, — сказал я Тропинину. — Постарайтесь по документам проверить задержанных.
14
Чертыханов и Тоня шли по улице впереди меня и Нины.
— Сколько времени ты пробудешь в Москве? — спросил я.
— Не знаю. А ты?
— Тоже не знаю.
— Когда мы увидимся?
— Завтра. Обязательно завтра.
Нина остановилась и, чуть запрокинув голову, посмотрела мне в лицо.
— Я ужасно соскучилась, Дима, сил моих нет! — Глаза ее влажно блеснули. Я осторожно обнял ее и поцеловал. Мы стояли, обнявшись, долго, безмолвно, несчастные и счастливые одновременно. Над нами нависали осенние тучи, исхлестанные фиолетовыми, как бы упруго звенящими струями, нас окружала тяжелая, каменная тишина, а темнота, казалось, была живая, шатающаяся от зарев. В висках у меня сильными толчками билась кровь…
В это время на Большой Бронной раздались крики: «Стой, стой!», одиночные выстрелы, затем последовал взрыв.
Чертыханов подбежал ко мне.
— Товарищ капитан, это наши!
Я посмотрел на Нину и Тоню.
— Одни доберетесь?
— Конечно, — ответила Тоня. — О нас не тревожься.
— Тогда уходите! — До завтра, Нина!..
Мы побежали к тому двору, откуда слышалась стрельба. Из ворот выкатилась грузовая машина. Она на секунду плеснула нам в глаза вспышкой фар, ослепила.
— Стой! — заорал Чертыханов, взмахнув автоматом. — Стой, говорят!
Правая дверца кабины приоткрылась, и в ответ ударил выстрел. Пуля тонкой струной пропела возле моего уха. Машина круто свернула вправо и рванулась вдоль улицы, в темень.
— Уйдет! — крикнул я.
— Не уйдет. — Чертыханов упал на одно колено и выпустил вслед удалявшейся машине одну очередь, затем вторую. Слышно было, как лопнули баллоны, мотор тяжко взревел и обода колес застучали по булыжнику…
Из машины выпрыгнуло четыре человека: двое из кабины и двое из кузова. Один из них, приостановившись на секунду, размахнулся и швырнул в нашу сторону гранату. Я едва успел крикнуть: «Ложись!» Граната взорвалась на тротуаре, возле окна полуподвала. Но человек, кинувший гранату, споткнулся: Чертыханов успел выстрелить в него.