Берегите живых сыновей

Квартира семьи Ковалевых. Полукабинет-полугостиная, в которой, по всем признакам, много времени проводит Павел Степанович Ковалев. Широкая тахта, пианино. На стенах — фотографии. Книжные полки, за стеклами которых тоже фотографии. Письменный стол с зеленой лампой. На столе — горки книжек, газеты. За окнами — московский пейзаж: новые дома с разноцветными балконами, подъемные краны в дымке раннего предвечерья. Лето, но окна закрыты. Посредине комнаты, за небольшим столиком с картами в руках сидят Ковалев, Тепляшин, Барбарисов и Голль. Перед ними — прикрепленный к столу лист бумаги, полная пепельница окурков. Барбарисов курит трубку.

Ковалев (поднимаясь от стола) . Хватит говорить о трагедиях! Надоело! Культ личности, культ личности! Что у вас, другой темы нет?

Голль (страстно) . Нет, надо говорить о культе личности! Надо. Чтобы никогда не повторилось. После долгого молчания люди хотят говорить.

Ковалев. Я-то знаю, что это за блюдо. Или грудь в крестах, или голова в кустах.

Барбарисов. Или крайнее истощение нервной системы.

Голль (Ковалеву) . В таком случае почему вы так раздраженно отвечаете?

Ковалев. Надоело. Вы бессонницей страдаете?

Голль. Бог миловал.

Ковалев. Миловал! А нас не миловал. Вам не приходилось просиживать ночи в ожидании одного телефонного звонка?

Голль. Сидеть у телефона — не самое страшное. Как полагаете, Сергей Васильевич?

Тепляшин (чуть насмешливо) . Полагаю...

Голль. Не любите, когда напоминают?

Тепляшин. Не люблю.

Голль. Все не любят. Вряд ли у вас остались светлые воспоминания об одиночке?

Тепляшин. Вряд ли, Федор Федорович, вряд ли. (Ковалеву.) Может, продолжим? У меня имеется крупный шанс собрать с вас подоходный налог.

Ковалев (с раздражением, отходя в сторону) . Погоди, Сережа. Бубны, черви... Погоди!

Тепляшин.

Ковалев (Тепляшину) . Угадал, хочу оттянуть момент расплаты. (Бросает карты, закуривает.)

Барбарисов. Двенадцатая сигарета.

Ковалев. Я не затягиваюсь.

Барбарисов. Снова будешь жаловаться на бессонницу?

Ковалев. Если человек перестал жаловаться, он уже не человек.

Голль. Говоря так, вы косвенно поддерживаете меня?

Ковалев. Я не человек, я — пенсионер.

Барбарисов. Все люди потенциальные пенсионеры.

Голль. В сберегательной кассе я встречаюсь с ними. Девушки за окошечками больше всего страдают от пенсионеров.

Барбарисов. Представляю, какой ужас будете наводить вы, когда станете обладателем пенсионной книжки.

Голль. К счастью, у меня никогда не было нервного истощения.

Барбарисов. Еще не поздно.

Голль. Возможно, оттого, что я никогда не получал персональных пайков и окладов.

Барбарисов. Тут вы опоздали непоправимо.

Голль. И персональных машин.

Барбарисов. И это трудно поправить.

Голль (настойчиво) . Но у меня был сын... Кроме Кирилла, Федор... И его нет. Федора нет.

Ковалев (отрывисто) . Сыновей у многих нет.

Голль. Известно, ваш погиб. А я... Я ношу фотографию — и все. Мальчишка в пилотке.

Тепляшин (просто) . Многие отдали свою жизнь за Родину.

Голль. Я не о том. (Достает фотографию, передает Тепляшину.) Без вести пропавший. Федя. Мог стать математиком. У него были способности.

Ковалев (как бы успокаивая) . Младший ваш заканчивает институт.

Голль. Да, Кирилл заканчивает институт... Но я не о том. (Ковалеву, указывая на фотографию.) Правда, честные глаза?

Ковалев. Какого года рождения?

Голль. Сейчас сорок лет... было бы...

Ковалев. Моему тридцать шесть... было бы...

Барбарисов. Братцы, пулька останется неоконченной.

Ковалев. Черт с ней! У меня поднимается давление, когда проигрываю.

Голль. А я проигрывал всю жизнь, но... давление оставалось нормальным.

Барбарисов. Поделитесь рецептом. Как терапевт, хочу рекомендовать его другим.