Береговая стража
Шрифт:
– Я велю расчистить дорожку.
Когда Жан ушел, Келлер помолчал немного и опять взялся пытать Саньку. Тот уже и сам понимал, что лучше бы рассказать правду. Пока излагал события – озноб куда-то подевался.
– Диковинно. Стало быть, посредник между бедной Глафирой и ее любовником – кто-то из береговой стражи? – удивился Келлер. – Это новость! Теперь кое-что становится понятным.
– Что?
– Каким образом она с ним сговаривалась. Ведь к ней домой писем не носили, это я знаю точно. И кто же это может быть? Придется вам, сударь, взяться за перо и составить список
– Не всех, – возразил Санька. – Тот человек был в костюме и в маске адского призрака. А нас, призраков, которые уводят Альцесту, всего шестеро, со мной вместе. Это был не я – выходит, пятеро.
– Это уже лучше. Так кто эти люди?
Санька задумался.
– Сенька, то есть Семен Званцев. Еще Семен – Митрохин. Надеждин Борис. Трофим Шляпкин. Петр… как бишь его… Ваганов!
– Пятеро… Ну, подкупить фигуранта несложно, он за полтинник записочку передаст. И место для встреч самое лучшее – там, как я понимаю, мрак преисподний?
– Не всюду. Свет со сцены проходит через щели. А на сцене и плошки горят на рампе, и с боков спермацетовые свечки, а они яркие.
– Любопытная история получается, – сказал, подумав, Келлер. – Товарища вашего подкупили, чтобы он зачем-то Степановой солгал.
– Солгал?
– Да. Ведь что было сказано?
– Что к ней домой после представления приедут, так чтобы она была готова.
– А приехали?
– Нет! – воскликнул Санька. – Никого не было! Я там битый час проторчал – ни ее, ни кого другого!
– Видел ли вас кто возле дома Степановой?
– Да кто меня мог там видеть ночью и в такой мороз?
– Товарищи ваши убеждены, что вы убили Степанову. Отчего они так вас не любят?
– Да у нас никто никого… – тут Санька вспомнил про Федьку. Может статься, и эта не любит, а хочет заполучить в мужья. Для брака-то любовь не обязательна…
– Тяжко жить, когда никто никого не любит.
– Тяжко, – согласился Санька. – И когда все завидуют – тоже. Как Шляпкин Ваганову – тому танцевать фурию дали. Шляпкин, когда шестнадцать пар танцуют, в задней линии стоит, а Ваганов с Васькой Ивановым впереди в фуриях скачут.
– Это разве не женская партия?
– Нет, там высокие прыжки нужны, большой шанжман, ассамбле… – Санька по привычке тут же ладонями изобразил дикую пляску фурии. Это был едва ли не тайный язык танцмейстеров, объясняющих задание дансерам и фигурантам, – никто иной не понимал, что значат эти стремительные взмахи и скрещения ладоней.
– А вам завидуют из-за госпожи Платовой?
– Черт их знает.
Санька подошел к окну. За стеклом, было так красиво, что ни одному театральному живописцу не передать – белое кружево покрытых инеем веток отгородило окно, снизу разукрашенное крупным ледяным узором, от всего мира, являющего образ безупречной в своем величии стужи, и вновь явился озноб – словно снаружи сквозь стекло просочился.
– Пауки в банке, – уверенно сказал Келлер.
– Еще хуже.
– Уходите вы оттуда, сударь. Что вам там – медом намазано?
– А куда идти? Что я еще умею? Меня учили – думали, стану дансером. Дансера из меня не получилось. Дансерка мне под стать еще не выросла! Они же не
– Плохо ваше дело, сударь.
– Сам знаю…
– Но не отчаивайтесь. Особа, которая вам покровительствует, предоставит иную должность, коли будете умны. Сейчас главное – разобраться, что произошло той ночью в театре. Отчего бедную Степанову сперва убеждали, будто ее любовник приедет к ней ночью, а потом удавили среди декораций. Сдается мне, что вы знаете ее любовника.
– Нет. Откуда мне его знать?
– Вы все время наблюдали за Степановой и бродили вокруг ее дома в разное время. Вы должны были его видеть, – строго сказал Келлер.
– Да если б видел!.. Я же до вчерашнего вечера не знал, что у нее есть любовник! – этот допрос уже стал Саньку раздражать. Он видел, что любезный Келлер как-то незаметно поменял тон и в голосе его, что бы он ни говорил, звучит: а я тебе, голубчик, не больно верю.
– Я полагаю, знали. Вам нет нужды это скрывать – я на вашей стороне, сударь. Даже когда б вы застали Степанову с ним в постели задравши ножки кверху…
Санька кинулся к Келлеру, чтобы ударить его кулаком в лицо. Как всякий человек, не обученный драться, он имел в себе некое паршивое существо, не дающее кулаку набрать нужную скорость и мешающее вложить в удар всю душу. Двигался-то Санька быстро и оказался возле Келлера мгновенно, однако тот, человек полный и на вид не больно шустрый, легко увернулся, да еще и засмеялся.
– Полегче, сударь, – сказал он грубовато. – Не то, коли я ударю, умаешься по полу ползать да зубы собирать. Садись, дурень.
Санька кинулся прочь из гостиной.
Этот сукин сын говорил гадости про убитую Глафиру – никто из береговой стражи бы до такого не додумался. Принимать от него благодеяния было бы постыдно!
Однако в сенях Саньку перехватил невысокий молодой человек легчайшего сложения, с узким личиком и лихим прищуром веселых глаз.
– Стой, сударь, куда ты понесся? – крикнул он.
Санька очень нехорошо посмотрел на него – но остановился. Рассудок его проснулся – неизвестно, где шуба и шапка, а без них бегать по Санкт-Петербургу в мороз как-то неуютно, да и куда бежать?
В дверях появился Келлер.
– Да будет тебе, – сказал он. – Экий обидчивый! Мир, мир!
Санька подумал – и вернулся в гостиную. Вслед за ним вошел и худощавый кавалер.
– Моська тебе кланяется, – загадочно сообщил он Келлеру.
– Что Моська? В добром ли здравии?
– Уже из дому выезжает. Предупреждали же – тут не Франция и даже не Датское королевство, тут отсыреешь и горячку схватишь единым мигом.
– Моське бы это гнилое время дома пересидеть, – заботливо сказал Келлер. – А он с визитами разъезжал. Господин Румянцев, рекомендую – товарищ мой, Никитин. Тоже типографщик. Весьма бойкое перо. Садитесь, господа. Итак – ты, брат Никитин, еще главного не знаешь. Посредником между госпожой Степановой и ее тайным обожателем был кто-то из береговой стражи, и он же был подкуплен убийцей госпожи Степановой, чтобы соврать ей, будто обожатель приедет к ней сразу после представления. А для чего – неведомо.