Беременна по договору

Алексеева Дана

– Ой, они чушь несут, и мозг все время своей учебой промывают. Сколько можно… С тем не ходи, так не делай…

– Прессуют значит? – делаю очевидные выводы я.

В отличие от девочки, я в курсе причин контроля над Таей, младшей дочери семьи Лариных. Родители оберегают глупое дитя от всего того, что могло бы погубить его. По факту, я – первый в списке запрещенного.

– Жестко. Жива бы была сестра, жила бы с ней и не тужила, а так мучайся теперь… – не церемонится в выражениях Тая.

Именно это качество, смешанное со смелостью и юношеским

максимализмом, разнит её с мягкой и добросердечной погибшей сестрой. Упоминание о Наташе вызывает в груди щемящую боль. Не думал, что она начнет вспоминать сейчас…

Дерзкие интонации в голосе спадают, как и гримасы с лица, когда Тая теребит цепочку на шее и вытягивает за неё медальон, спрятанный под рубашку.

– Она всегда со мной, – открывает медальон, и миловидное лицо Наташи смотрит на меня. Невидимые иголки вонзаются в меня, заставляя сжать челюсть. – Ты помнишь её, Паша?

– Как сейчас, – дергается кадык под давлением застрявшего кома.

– Ты ведь любил её, правда?

– Правда, – хриплю, ощущая, как же чертовски плохо становится на душе.

– И я, – выдыхает Тая, целуя фотку и защелкивая медальон.

Я встряхиваю головой, чтобы унять эмоции. Переключиться, заставить мозг подумать о чем-то другом, чтобы не уйти в себя и грызущее прошлое окончательно.

– Заедешь к нам? – хлопает умоляюще глазками Тая.

– Нет, Тая… Не сегодня, – я бы даже сказал никогда.

– Вот понимаю, – прицокивает. – Тоже не хочу возвращаться домой.

– Пижамная вечеринка пройдет без именинницы?

– П-ф-ф… Ладно, – снисходительно прикрывает ресницы.

Меня это смешит. Я щелкаю по её вздернутому носику, сбивая пыль притворной эгоистичности. Тая хрюкает в ответ, и прищурив глазки, интригующе спрашивает:

– Хочешь секрет?

– Давай.

– Проколю пупок, – бровь вызывающе подскакивает.

– Чего?

– Ага. Подарок себе любимой на ДР. Да и Егор стопудово заценит.

Я не видел в глаза этого Егора, но почему-то мне невероятно хочется открутит ему голову.

– Мать узнает, голову оторвет, – предостерегаю от необдуманного поступка.

– Не узнает.

– А если я оторву? Прям сейчас? – показательно хрущу костяшками.

Девчонка вообще «не бреет» угрозы в моем лице.

– Рука не поднимется в день рождение, а потом ты уже уедешь, так что не судьба… И вообще ты свой, тебя не боюсь, – хмыкает и, присосавшись к трубочке, звучно высасывает колу со дна стакана.

Я кашляю в кулак на её наглую самоуверенность. Маню пальчиком к себе, чтоб вытянула шею.

– Ты мне секрет, а я тебе совет, окей? – шепчу.

– Валяй.

– Подумай дважды перед чем-то сомнительным, – короткая пауза, которую завершаю уточнением. – Дважды до тех пор, пока не передумаешь.

– О-о, тонко-тонко… – проглатывает совет. Слишком нудный, по ее мнению, поэтому сразу же выплевывает его. – Запишу на диктофон и поставлю на репит. Что-то еще, дядь Паш?

Я усмехаюсь на детский пафос и отвожу взгляд на витрину, через которое замечаю подъезжающую знакомую

машину. Это брат Таи. Припарковавшись, Костя выходит из машины и в секунду цепляет меня враждебным взглядом.

– Тебя ждут, – прочищаю горло, чуть кивая на витрину.

Тая машет брату и после разочарованно вздыхает:

– Да, пора… Спасибо, что приехал, – дотягивается до моих рук и сжимает их, передавая тепло и благодарность.

– Рад был тебя увидеть, Тая. Будь умницей.

– Как всегда.

Я встаю и заключаю её в объятия маленькую проказницу. Губы припечатываются к светлой макушке, вымещая в поцелуе яркие чувства, которые так редко посещают меня в последнее время.

– Когда исполнится восемнадцать, приютишь у себя в Москве?

– Все может быть.

– Нет, ты пообещай. Чтоб было ради чего жить, – наводит драмы она. Только слез не хватало.

– Не могу, вдруг я коньки откину к тому моменту.

– Ой… Ну хоть завещание оставь тогда, – закатывает глаза и получает от меня щипок за её вредный нос.

– Буду скучать, – чуть слышно произносит она, поджав нижнюю губу.

– И я, малышка.

* * *

Распрощавшись с Таей, я заехал в цветочный магазин и с букетом белых роз направил автомобиль в конец поселка. Именно эти цветы были Её любимые. Я помню все: наши счастливые дни и не только, в особенности, самый последний, дурной, который поставил слишком некрасивую точку. Роковую. Прошло десять лет, а я не могу себя простить… И её не могу. Во мне нет смирения, которое бы обеспечило покой в душе и позволило жить так, как хочется.

В вечерних сумерках мой автомобиль съезжает с асфальта на проселочную дорогу, ведущую в небольшой лесок. Именно в нем расположилось местное кладбище. Там теперь живёт Наташа, моя первая любовь, и мне не нужно гадать, где найти её, как это было раньше… Её место неизменно.

И она сама сделала это выбор, черт подери. За нас обоих. Взяла и ушла, оставив меня с невыносимым чувством вины, который неподъемным грузом лежит на сердце. Мое проклятье.

Её черный мраморный памятник я вижу издалека. Он высокий и вмещает фотографию Наташи во весь рост. Именно такой я запомнил её – молодой, цветущей, сентиментальной, доброй и улыбчивой. В дурацком сарафане, который ненавижу всей душой: именно в нем она была при последней встрече.

– Привет, любимая… – шепчу, опуская живые нежные цветы на холодный камень.

Наташенька стоит напротив меня и неизменно улыбается в ответ, а я…

А я хочу разбить этот гребанный камень, содрать все декоративные цветы, достать из земли её вместе с душой, чтоб в отчаяние вытрясти её вновь, заглянуть в глаза и спросить, зачем она это сделала… Дура, дура, дура!

Все можно было бы исправить, придумать что-нибудь, решить…

Я бессильно опускаюсь на скамью и опускаю поникший взгляд в землю. Гробовое молчание бьет по ушам сильнее адового крика грешника. Я сильно сжимаю пальцами уголки глаз, и начинаю убивать себя… Ведь это я во всем виноват.