Беременная вдова

Эмис Мартин

— Я просто хочу поцеловать тебя здесь. — И он прикоснулся кончиками пальцев к ее животу. — Один раз. Можешь прийти одетая Евой.

— Так, а вот это интересно. Что это значит — одеться Евой?

— Евой после грехопадения, Глория. Надень свой фиговый листок.

— Ну что ж. Погода, следует признать, ужасающая. Причем снег ведь даже и не белый уже — грязный. Так, дай-ка поразмыслить… Я прилечу туда, вниз, в купальнике, и ты сможешь трахнуть меня на скамейке — расстели полотенца. Потом я окунусь и полечу обратно наверх. Да, Кит, и еще.

— Да?

— Тут будет чрезвычайно важна скорость.

Десять движений, и это все. Десять? Ячто, с ума сошла? Нет. Пять. Нет, четыре. И ради бога — спустись туда пораньше и подготовься.Надеюсь, погода не прояснится. В полтретьего. Сверим часы… Да, и еще, Кит.

— Да?

— Какой фиговый листок?

Он сказал ей: золотой — и стал смотреть, как она удаляется; затем, слабый от нереальности, налил себе кружку кофе и минутку постоял над Тимми: кроссворд для идиотов, девственные квадратики.

— Хайнц, — сказал Кит.

— Не понял?

— Один по горизонтали. «Большая фирма по производству бобов в томате».

— Что?

— Хайнц, — сказал Кит, съевший в свое время огромное количество бобов в томате. — Бобы в томате — полный Хайнц!

— Как пишется? Отлично. Ага! Пять по вертикали. «Первая буква греческого алфавита». Пять букв, первая «а»… Нет, Кит, тут какой-то подвох в этом вопросе. Понимаешь, это же американская газета. И вопрос с подвохом. На первый взгляд простой, но на самом деле нет.

Часы Кита совершенно спокойно делали свое дело. Стрелки показывали без пяти десять. Значит, достаточно скоро пора начинать подготовку в кабинке для переодевания.

— Дьявольщина какая-то, — продолжал Тимми. — Вот. Один по вертикали. «Царство Плутона». О чем это они вообще? Три буквы. Первая «а».

Кит пододвинул стул и мягко произнес:

— Давай я тебе помогу.

Адриано в одиночестве сидел в одной из жестких, неподвижных приемных.

А Кит, проходя мимо, мог бы ускорить шаг и не остановиться; однако это захватило и удержало его — этот расплывающийся от влаги образ. Адриано, тихо плачущий, как ребенок, держа лицо в насквозь промокших ладонях; позади него — окно и сырые градины, шлепающие по освинцованному стеклу, а дальше — дрожащие диагонали их хвостов; а за всем этим — третий эшелон, бамбуковый занавес грязного снега. Слезы выползали через его сжатые костяшки пальцев и даже капали ему на ноги. Кто бы мог подумать, что внутри у графа столько слез? Кит назвал его по имени и сел рядом с ним на низкую тахту. Довольно скоро пора будет начинать подготовку в кабинке для переодевания.

Через секунду Адриано невнятно взглянул на него. Кит увидел его глаза: ресницы спутаны и усеяны капельками.

— Я… я все ей выложил, — сказал он.

— Без толку?

Адриано нерешительно протянул влажную руку за Китовой сигаретой; пыхнул, затянулся, закашлялся. И Киту захотелось обнять его — возникло даже желание посадить его на колени. Всего за день до этого Кит видел Адриано на турнике. Отложив на время застывший аскетизм йоги, Адриано вскарабкался на стальной эшафот, где сложился в плотный клубок и стал вращаться. И Киту представилась большая муха, которую он недавно отправил на тот свет — как она словно исчезла в водовороте собственной смерти.

— Я не невинный младенец. — С этими словами Адриано издал долгий, волнистый всхлип. — Тебя, Киш, наверное, удивит, если я скажу тебе, что знал более тысячи женщин — много

более. О да. Физический недостаток в таких делах может оказаться отнюдь не недостатком. И большое состояние, разумеется, играет свою роль. Знаешь, я правда очень стараюсь.

Кит отнесся к этому скептически, однако подумал: интересно, как только у Адриано нашлось времявести счет.

— Конечно, стараешься, Адриано.

— О нет, я не невинный младенец… Поначалу с Шехерезадой я думал лишь о плотских утехах. «Любовь» была лишь проверенной стратегией. Наш визит к Люкино и Тибальту в Риме, по-видимому, возымел свой визуальный эффект. О нет, я не собираюсь приносить извинения. Весьма упрямый случай, Шехерезада. Затем — Рита и необходимая перемена тактики. Слабая надежда — но попытаться стоит, подумал я. О нет, я не собираюсь приносить извинения.

И Киту все стало ясно. Девушки Адриано были нанятыми актрисами. Люкино и Тибальт были нанятыми актерами; в реальности в кухонной драме Адриано происходил из длинной, непрерывной династии карликов — богатых и знатных карликов, в этом не было сомнений, однако никак не воинственных. Пожав плечами, Кит сказал:

— А потом, Адриано?

— Потом меня внезапно поразила любовь. То была пресловутая вспышка молнии. Порывы чувств, каких я никогда не знал. Шехерезада. Шехерезада — это произведение искусства.

— А теперь, Адриано?

— Что я буду делать теперь? Покоя мне не видать — я знаю. Что ж. Отправлюсь путешествовать. Ветер доносит до меня слово «Африка»…

И Кит, успокаиваясь, подумал: ну да, ведь ты же «персонаж». Так давай — вступи в Иностранный легион, Легион потерянных… Кто они такие, эти персонажисо своей прикладной эксцентричностью? Йоркиль — персонаж, а Тимми превращается в персонажа. Может, непременным условием для того, чтобы быть персонажем, является высокое происхождение — оно придает тебе широты? Нет. Рита — персонаж. Рита богата. Так, значит, для того чтобы быть персонажем, нужны деньги? Нет. Ведь Глория — персонаж; а Глория, по ее собственным словам, бедна как церковная мышь.

— До свиданья, друг мой. И прошу тебя, передай мое почтение Кенрику. Возможно, мы никогда больше не встретимся. Благодарю тебя за добрые слова.

— Прощай и ты, Адриано.

Успев самостоятельно накачаться азиумом (еще одну таблетку она собиралась принять по дороге в аэропорт), Лили сидела в их комнате в подвальном этаже, читала, отдыхала и доводила до совершенства собранный багаж (завтра утром она отредактирует его со всей серьезностью). На часах было без двадцати двенадцать — значит, очень скоро пора будет начинать подготовку в кабинке для переодевания. Снег прекратился, и теперь шел всего лишь дождь. Но шел прилежно и настойчиво.

* * *

Меж тем день прояснился перед самым закатом, после финального реверанса мороси уступив розово-желтым сумеркам. Тем вечером Кит продолжал посматривать на небо, вероятно понимая, что в последнее время не баловал его вниманием. Его надутое розовое, его бордельное апельсинное. Солнце, сияя улыбкой, заглянуло в гости, потом откланялось и ушло за кулисы. Перед самым занавесом спелая, жаркая, оснащенная полным набором конечностей Венера вскарабкалась в темнеющую синеву. А он думал: надо, чтобы у каждого из нас было свое небо. Каждому из нас нужно свое собственное, особое небо. На что было бы похоже мое? На что — ваше?