Беременная вдова
Шрифт:
Поначалу все его поползновения по части девушек встречали отпрядывание назад, или отворачивание вбок, или же подчеркнутое качание головой. Одна студентка, весьма умело выражавшая свои мысли, дав ему отповедь, добавила, что от него исходит странная смесь электричества и льда. «Как будто у тебя предменструальный синдром», — сказала она. Этот этап прошел. Его знаки внимания сделались более нерешительными (он протягивал руку), затем негромко-вокальными, затем по-импотентски телепатическими. Противоположности притягиваются — такого закона в любовной физике нет. В 71-м, а затем опять, в 73-м, ему удалось завести связи с двумя особами с расшатанной нервной системой из Общества поэзии (за утлом от его промозглой квартирки в Эрлс-корте): с его казначеем,
102
Джон Купер Повис— английский писатель, поэт, философ (1872–1963).
Он, конечно, пытался копаться в своем прошлом, но Ашраф была в Ишафане, Дилькаш — в Исламабаде, а Дорис — в Ислингтоне (и они с ней выпили там в пабе — с ней и ее дружком). Каждые пять или шесть месяцев они с Лили проводили вместе целомудренную ночь (во время ее кратких перерывов между романами). Он, естественно, пытался вернуть ее, а она его жалела; правда, обратно не возвращалась.
Оставалось семь дней до 74-го (стоял канун Рождества), когда впервые произошла его новая встреча с Глорией Бьютимэн.
Это сборище того рода, на какие созывается наиболее богемная часть молодежи при деньгах — сборище того рода, на каких нынче Кита можно встретить крайне редко. Не стану его описывать (влажные омуты бархата и роскошные прически). Глория приходит поздно и отправляется на экскурсию по комнате, пробираясь через как следует освоенную и изученную обстановку. Внешне она напоминает Виолу в «Двенадцатой ночи» или Розалинду в «Как вам это понравится» — девушка, явно и игриво переодетая мальчиком. Волосы забраны под шляпу, заломленную набекрень, обтягивающий шелковый брючный костюм ярко-зеленого цвета.
Он ждет в коридоре. И вот какой приветственный обмен репликами состоится между ними.
— Ты что, делаешь вид, что меня не помнишь? Так, что ли?
— Я тебя не вполне понимаю — что за тон?
— Ты что, мои записки не получала? А письма мои? Может, сходим как-нибудь поужинать? Или пообедать? Не занимай ничем день, а? На это что, нет никаких шансов?
— Нет. Никаких. Если честно, я поражена, что у тебя хватает наглости задавать такие вопросы.
— Ага, где уж мне до твоих знакомых. О'кей. Скажи-ка, а как там мир сыра? — Она отступает на шаг. И в течение четырех или пяти мучительных секунд он чувствует, как ее радар пишетего портрет — не просто изучает, но прямо-таки целит в него. — Погоди, — продолжает он. — Извини. Не надо.
— Господи. На нем лежит проклятье Онана. Господи. Можно сказать, нюхом чую.
Новый костюм Кита (за который он заплатил шесть монет в «Шестерке») обнимает его языками своего пламени.
— О, мне с тобой надо поговорить! — восклицает она. — Не уходи. Это жутко интересно. У меня… у меня такое чувство, как у человека, который тормозит, чтобы поглядеть на автокатастрофу. Ну, понимаешь. Нездоровое любопытство.
Глория поворачивается и отходит… Ну да, она у нее слишком велика , слишкомвелика, как всегда утверждала Лили; однако теперь она кажется его оголодавшему взгляду достижением масштабов эпических и ужасающих, подобных китайской революции, или подъему ислама, или колонизации обеих Америк. Он наблюдает за тем, как она перемещается от гостя к гостю. Нынче мужчины смотрели на Глорию и автоматически
Она все уходит и возвращается, снова и снова, и все-таки в тот вечер она рассказывает ему многое.
— Бог ты мой… А в Италии ты был так мил с девушками. Потому что девушки были так милы с тобой. Но все пошло наперекосяк, да? У тебя с девушками. И это только начало.
За определенной чертой сексуальных неудач, поясняет она дальше, часть мужского сознания настраивается на то, чтобы ненавидеть женщин. И женщины это чувствуют. Это, говорит она, как пророчество, которое само себя воплощает. А ему это и так было известно. Ларкинленд — эта страна воплощает самое себя, увековечивает самое себя, побеждает самое себя.
— А дальше будет только хуже. Ага. Видишь вон того прекрасного юношу, который только вошел, высокого, с золотыми волосами? Это Хью. Тот, у которого замок в Уэльсе.
— Типичная история. Ну да. Экономическая основа общества.
— Ты ведь ничего не можешь с собой поделать. Ты только говоришьтак, как будто нарочно изображаешь из себя исчадие ада. Сразу инстинктивно хочется отойти. Мои ноги хотят отойти. Но сейчас праздники. В человеках благоволение. Готов ты выслушать совет?
Он стоит, курит, опустив голову.
— Говори. Помоги мне.
— Ладно. Сделай-ка круг по комнате. Пооколачивайся рядом с девушками, которые тебе больше всего нравятся. Я пойду поцелую своего суженого, а сама буду за тобой наблюдать.
Спустя десять минут она говорит ему нечто такое, что, по крайней мере, кажется относительно симметричным: чем симпатичнее девушки, тем уродливее выглядит он — более скрытный, более озлобленный.
— Рядом с Петронеллой ты казался совершенно в своей тарелке. С той, что в платье с портвейновым пятном. И с Моникой. С той, у которой что-то вроде заячьей губы. М-м. Глаза у тебя не такие шипучие, как были, зато что-то произошло с твоим ртом.
— Покажи, — просит он. Она показывает. — Господи. Глория, как мне выкарабкаться?
— Понимаешь, ты слишком далеко зашел, в том-то и проблема. Ты еще учишься? Нет? Тогда извини, но мне остается предположить, что в смысле работы ты — полный неудачник.
На самом деле это было далеко не так. По окончании университета Кит со своим отличным дипломом трудоустраивался более или менее случайным образом: работал в антикварной лавке, в художественной галерее; два месяца проработал в рекламном агентстве, «Дервент и Дигби», на Беркли-сквер. Потом он ушел из практикантов-рекламщиков и сделался практикантом-ассистентом в «Литературном приложении». Теперь он был там настоящим редактором и одновременно печатал необъяснимо зрелые статьи по теории критики в «Обсервере», «Лиснере» и в «Стейтсмен энд нейшен». Около десятка его стихотворений вышли в различных периодических изданиях, он получил обнадеживающую записку от Нила Дарлингтона, редактора «Журнальчика» и соиздателя серии брошюр под названием «Тонкие томики»…
— Ну, все понятно. Никакой надежды, — говорит она. — Тебе, Кит, надо побольше зарабатывать. И избавиться от этого сырого вида. Исключения бывают, но в этом мире девушки хотят подняться повыше, а не опуститься пониже. Помнишь эту трогательную балладу? «Если б плотником я был, а ты — моей возлюбленной».
— «Пошла бы за меня? Родила бы мне ребенка?» [103] .
— Так вот, ответ на этот вопрос такой: «ни в коем случае». Забавно то, что тебе нужна только одна симпатичная подружка, остальные потянутся следом.
103
Строчки из песни Тима Хардина «If I Were A Carpenter». Перевод В. Писигина.