Шрифт:
Два осла
Наш отряд росийско-монгольской экспедиции разделился. Основной контингент остался на озере Дурген-Нуур на западе Котловины Больших озёр Монголии, а нас, двоих научных сотрудников института Северцова и члена экспедиции от монгольской стороны Цэвена Мядага, перебросили на Чёрное озеро по-монгольски: Хар-Нуур.
Институт проблем экологии и эволюции имени А.Н. Северцова являлся научно-исследовательским институтом Российской академии наук еще с советских времён. Он активно занимался, да и сейчас продолжает, проблемами общей и частной экологии животных, биоразнообразием, поведением и эволюционной морфологией животных, а также разрабатывает рекомендации по охране природы.
Совместные экспедиции с монголами продолжались уже несколько лет и не были для нас какими-то уникальными, так как из года в год мы колесили по Монголии с севера на юг и с запада на восток. На Чёрном озере мы не были ни разу,
Мы выгрузили наш небольшой скарб в 30 метрах от берега, машина уехала. Забрать нас обещали через две недели. Первая половина дня подходила к концу, и мы понимали, что нужно ставить палатку, налаживать быт и приготовить что-нибудь поесть, а есть сильно хотелось. С палаткой справились быстро. Крепкая, с зашнурованными бортами, из надежного прочнейшего брезента она представляла собой почти что крепость, то есть не хуже монгольской юрты. Осмотрев извилистые пологие берега, мы разделили работу по приготовлению пищи: Цэвен принялся чистить картошку, наполняя ею небольшой котелок; я отправился за водой на озеро с двумя объёмными ведрами, а Николой Петрович, научный сотрудник, ловко и весело собирал сушняк и высохший кизяк для костра. Необыкновенная тишина окружала нас, и только потрескивание веток в костре нарушало её магию. Вдали, почти на горизонте, нарисовались две движущиеся точки. Степная зона, почти без деревьев, давала возможность наблюдать всю бесконечность степей до самого горизонта. Две точки неспешно приближались и мелкой трусцой почти в унисон медленно обозначились в виде двух серых невзрачных, похожих друг на друга как две капли перцовки, осла. Мы, как зоологи профессионалы, сразу поняли, что это не куланы, а одичавшие бывшие домашними ослы или попросту – ишаки.
– О! – воскликнул Николай Петрович и продекларировал – Обратите внимание, господа! Одомашненный подвид дикого осла Equus asinus, сыгравший важную историческую роль в развитии хозяйства и культуры человека! Вы не представляете, какую важную роль эти красавцы сыграли в хозяйстве многих южных развивающихся стран!
Его речь, прозвучавшая в вечерней тишине окружающей нас далёкой от цивилизации природы, магически повлияла на ослов. Они остановились как вкопанные и застыли на некотором расстоянии. Единственное, что трепетно двигалось в их облике, это ноздри.
– Заметьте, – продолжал Николай Петрович, – Все одомашненные ослы африканского происхождения, в то время как попытки приручить куланов (азиатских ослов) всегда оставались безуспешными.
Ослы вздрогнули опять от громких слов Николая и ритмично, как в синхронном плавании, сделали три шага назад и опять замерли.
– На этом, кстати, Equus asinus(е) на молодом, естественно, ослике, а не на каком-нибудь там старом недадавленном, Христос, как Царь мира, въехал в Иерусалим в Вербное Воскресенье на Крестную Смерть, как об этом написано в Евангелии.
– Ну, ты даёшь! – воскликнул я, подходя с полными ведрами воды к костру. Ослы сделали три шага вперёд и опять замерли.
– Ну, что? Привет вам из Москвы! – громко крикнул Николай, и ослы сделали три шага назад.
– Кыш, пошли отсюда! – крикнул Цэвен. Ослы видимо почувствовали своих, родных, монгольских, и сделали три шага вперёд. Приспособив котелок с резаной картошкой вперемешку с тушёнкой на огонь, мы все трое отвернулись на секунду от костра, отвлечённые суетой бесконечных дел в полевых условиях, предвкушая ужин и отдых. Когда мы вернулись через пару минут к костру, две грязные рожи нагло хлебали воду из чистых вёдер, как будто это принесли специально для них. Моему возмущению не было предела. Какая наглость!!! Рядом озеро, иди, пей, хоть запейся, а эти две скотины как будто ждали именно меня из Москвы, чтобы испоганить чистую воду в двух пятнадцатилитровых ведрах. Я огласил степь нашей изощрённой русской бранью. Местные равнины, поросшие кустарниками, встрепенулись от ужаса. Мужики расхохотались, а ослы нехотя отбежали метров на сто и замерли. Я, продолжая изрыгать проклятия этим эстетам местного разлива, опять отправился за водой. По дороге вспомнился случай пятилетней давности, который произошёл у меня дома, когда моей доче Маняше исполнилось всего три года. Маняша, в это чудесное время, страшно обожала всё открывать. Ящики столов, она выдвигала мастерски, все шкафы были нараспашку, а отклеивание крышечек у детских творожков, которые даже я не всегда ловко отрывал, она своими тоненькими пальчиками легко поддевала и молниеносно отрывала. Вот однажды я притащил из магазина массу продуктов. Маня встретила меня в прихожей как всегда радостно и весело. Пока мы с женой пристраивали картошку с капустой по местам на кухне, в прихожей Маняша сняла с банки со сметаной крышку, а заодно и со стаканчика с шоколадным творогом. Когда мы вышли забрать остальные сумки с продуктами, нашему взору предстала такая картина: в банке со сметаной по самые уши рылась кошка Муся, сладостно причмокивая, а Маняша до самых бровей вымазанная шоколадным творогом приговаривала: – Ешь-ешь, поправляйся и гладила кошку по хвосту.
Что самое удивительное: в рабочем, производственном, научном и любом другом коллективе всегда найдется какой-нибудь осёл, который залезет с ногами туда, куда его не просят и обгадит то, что не для него приготовлено.
На следующий день мы обнаружили около палатки наш крепко упакованный баул с хлебом, который эти мерзкие животные выволокли из нашей, как нам казалось, надежно запертой палатки. Палатка-то была заперта, но ослы умудрились разорвать на ее правом боку брезент и в дыру выволокли весь наш хлеб. Баул был уже не с хлебом. Он был пуст. Как можно столько сожрать и не подавиться? А ведь сожрали. Недаром они ноздрями трепетали, до того как окунули
Окружающее бытиё
– Сейчас другие времена! – часто говорит молодое поколение. Это, какие же другие? Когда бытие определяет сознание? Или, когда сознание корректирует это самое бытие? Или может быть, когда битьё, в воспитательных целях, тоже определяет сознание и желание откорректировать не совсем хорошее поведение человека. Моя подруга старательно и достаточно долго либеральничала в воспитании ребенка, провозглашая незыблемость прав и индивидуальных свобод человека, но однажды, наблюдая, как малышка нагло грубит бабушке, не выдержала и всыпала вредине по первое число. Как резко изменился характер малышки. Он превратился в шелковый пионерский галстук, и характер улучшился и атмосфера в семье. Получается, что предисловие к «К критике политической экономии» Карла Маркса абсолютно верно. «Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание», то есть имеющиеся в наличии плохие настроения, пристрастия или недостатки, легко корректируется с помощью окружающего общественного «битья». Имеющийся от природы характер, конечно же, формируется средой, но внутренняя сущность человека способна на многое, если развивать её положительные стороны.
Времена не выбирают, в них живут и умирают, как сказал поэт. На то и многообразие жизни, чтобы увидеть её феерические оттенки в поступках и эмоциях человека и если требуется откорректировать их неверное течение.
Закончился Учёный совет, и профессора медленно расползлись по кабинетам. Вопросы, поставленные на совете, требовали немедленного решения, но некоторые другие могли бы и подождать. Маститый профессор Евгений Петрович Сидоров, интеллигентный умница, деликатный и талантливый, развил своё «Эго» согласно психоаналитической теории, то есть его главная часть личности осознавалась как «Я» и находилась в контакте с окружающим миром посредством восприятия. Его «Эго» осуществляло планирование, оценки, запоминание и своими собственными путями реагировало на воздействие физического и социального окружения. Помимо масштабной научной деятельности, присутствовало трепетное отношение к алкоголю, и даже можно было бы сказать, нежная любовь к последнему. Он не торопясь отправился в конце рабочего дня в кабинет другого научного сотрудника Рената Муратовича Турсун-Заде, где собирался подписать рецензию на статью своего аспиранта. Ренат Муратович, хлебосольный восточный мужчина, консультировал пациентов как врач и делал научную карьеру, но пока еще не дорос до профессора. Теплая встреча с объятиями переросла в чаепитие и подробное обсуждение темы статьи. По окончании встречи Ренат Муратович вдруг воскликнул: – Что я сейчас тебе Евгений покажу! Ты такого не видал! И он распахнул дверцу шкафа, за которой в три ряда стояли спиртные напитки и в четыре ряда лежали коробки конфет, принесённые благодарными пациентами. Запустив руку в глубину шкафа, Муратович извлек деревянную коробку, на которой золотым тиснением сверкала надпись Beluga Transatlantic Racing.
Евгений Петрович сглотнул слюну, предвкушая дегустацию. Его готовность составить компанию по вкушению такого шедевра русской промышленности вызвала холодок, пробежавший между лопаток и слабую дрожь в коленках. Волосы на всём теле слегка встали дыбом и в душе запели соловьи.
Муратович принялся зачитывать следующие надписи: – Тип водки: Классическая. Класс водки: «Супер». Бренд: Белуга. Страна: Россия. Температура подачи: 6-8°С. Срок годности, заметь, – не ограничен при соблюдении условий хранения. Ты представляешь! – воскликнул Муратович, – Многие годы история производства водки Beluga и судьба крупнейших яхтенных соревнований тесно переплетены, – продолжал он, – Лидерство и успех – вот девиз такого напитка! Тут еще написано, что мастера купажа подарили Белуга Транс-атлантик Рейсинг тонкость вкуса с помощью настоя ячменного солода. Мягкий, обволакивающий вкус достигается благодаря дополнительной фильтрации через натуральный хлопок, который является отличным природным абсорбентом. Свежий, особенный аромат, напоминающий легкое дыхание бриза – визитная карточка Beluga Transatlantic Racing.
Восторженный взор Муратовича сверкал как алмаз. Он поднимал коробку и опускал её. Он восхищался щедростью пациента, который не поскупился на такой презент. Не какие-нибудь там пол-литра, а целых 0,7. Евгений Петрович вожделенно следил за летающей у него перед глазами коробкой и, сдерживая нетерпение души, нежно и застенчиво улыбался в ответ. Коробка попутешествовала перед очами профессора и нырнула на свое место в шкаф. Ренат Муратович закрыл дверцу шкафа. Воцарилась гробовая тишина. Сглотнув, рефлекторно выделившуюся слюну, Евгений Петрович с недоумением проводил исчезнувший драгоценный экспонат, но будучи человеком интеллигентным не вымолвил ни слова. Единственное что ему не удалось проконтролировать так это свой несколько приоткрытый рот, который распахнулся сам собой в тот момент, когда бутылка исчезала в недрах наполненного алкоголем шкафа. Есть ли название у того чувства, которое испытывает организм человека, когда не исполняются его страстные почти что рядом пролетающие и задевающие крылом желания? Разочарование охватило все члены, мышцы и мысли профессора. Ощущение утраты чего-то близкого, родного и такого желанного, вызвало учащенное сердцебиение. Он, укладывая рецензию в папку, выполнил странный пируэт и рассыпав бумаги, принялся их собирать, приговаривая, что ему давно пора идти, и он засиделся.