Берия. Арестовать в Кремле
Шрифт:
Берия критиковали зло за все его зверства, за массовое уничтожение людей, но все это обставлялось так, что он один распоряжался судьбами миллионов людей, а Сталин будто бы находился в стороне. Берия принимал решения, Берия определял списки, по указанию Берия людей уничтожали или ссылали в Сибирь и на Колыму. Сталина заметно выгораживали. «Оно и понятно, — размышлял Хрущев, — окружение вождя не хотело критики своего лидера, не хотело обнародования массовых преступлений перед народом, — оно боялось правды. Но рано или поздно, а правда свое возьмет. Нужно время. Не сказать народу всего
Для тех, кто выполнял охрану Берия и вел следствие, многое было ясно, но для всего народа это сообщение было неожиданным; совсем недавно Берия стоял на трибуне Мавзолея рядом с руководителями партии и государства, приветственно махал рукой, а теперь — враг советского народа. Столько лет работал бок о бок с товарищем Сталиным и на тебе… Поди разберись, что к чему…
Отказываясь от дачи показаний, в один из дней Берия потребовал встречи с председателем Президиума Верховного Совета СССР Ворошиловым.
— Я — член Президиума Верховного Совета СССР!.. — кричал и топал ногами Берия. — Меня никто не выводил из состава Президиума Верховного Совета! Это беззаконие! Я — депутат Верховного Совета!
Истерика продолжалась долго. При появлении дежурного офицера Берия сказал:
— В знак протеста я объявляю голодовку! Вы ответите за все это! — Берия бросил в офицера тарелкой с пищей.
Снова пришлось идти усмирять разбушевавшегося арестованного, откровенно побаивающегося только Батицкого.
— Я требую! — продолжал кричать Берия. — Это беззаконие!
— Ну, тихо! — Батицкий поднял крепко сжатый огромный кулак. — Ведите себя пристойно, как депутат Верховного Совета. А насчет беззакония, — Батицкий приблизился к Берия, пронизывая его своим свирепым взглядом. — Давайте вспомним отдельные, как говорят, фрагменты вашей жизни. Вы подписали в октябре 1941 года телеграмму в Куйбышев о расстреле двадцати пяти человек высшего командного состава Красной Армии! Из них три заместителя наркома обороны. Вы? Что молчите? Отвечайте!
— Это было указание высшей инстанции! — пытался оправдаться Берия (он не называл фамилии Сталина, прятал ее под словом «инстанция»). — Я к этому делу непричастен.
— А триста командиров Красной Армии, расстрелянных в Москве и под Москвой в том же октябре сорок первого года? Тоже, скажете, «указания инстанции»? И не смейте оправдываться!
— Я… я… объявил голодовку… Вы не имеете права меня здесь держать!
— Черт с вами! Подыхайте с голоду! Но если будете орать, угрожать, стучать в дверь, — мы наденем на вас смирительную рубашку и привяжем, как собаку, к тому крюку. — Батицкий показал на торчавшую из стены железную скобу.
— Не имеете права! — взвизгнул Берия.
— А
Несколько дней Берия демонстративно отказывался от пищи, с закрытыми глазами лежал на койке, на вопросы следователей не отвечал, разговаривать с охраной отказывался. В конце десятого дня, шатаясь от слабости, обросший, с впалыми глазами подошел к двери и постучал.
— Я хочу сделать заявление прокурору.
Руденко находился рядом, в здании штаба округа, занимаясь изучением хода следствия, документов допроса, показаний свидетелей. Узнав, что его хочет видеть Берия, Роман Андреевич оставил заваленный документами стол и пришел в комнату арестованного.
— У меня к вам есть заявление, — начал Берия.
— Я слушаю вас. — Руденко достал ручку и блокнот.
— Дело в том, что я являюсь членом Президиума Верховного Совета СССР и прошу встречи с председателем Президиума Верховного Совета СССР Климентом Ефремовичем Ворошиловым для устного заявления. Я также являюсь заместителем председателя Совета Министров СССР и прошу встречи с товарищем Маленковым. Все мои просьбы оставлены без внимания. Я заявляю протест и отвод следователям. Нельзя нарушать советские законы! Вы — прокурор и обязаны следить за исполнением нашей Конституции и законов. У меня все.
— У вас имеются какие-либо заявления и претензии к содержанию, питанию, процессу допросов? — спросил Руденко, скользнув по осунувшемуся лицу совсем недавно самого грозного и всесильного министра; голодовка не особенно сказалась на тучном, рыхлом теле Берия, следы ее больше отразились на потускневшем, помятом лице.
— Нет! — отрезал Берия.
— Что касается вашей просьбы о встрече с товарищами Ворошиловым и Маленковым, — Руденко выждал, пока Берия вставал с койки, — то я сообщу об этом соответствующим руководителям. О следователе тоже будет принято решение. Я бы хотел просить вас воздержаться от голодовки.
— Это мое право! — Берия зловеще блеснул очками-пенсне.
— Приходится напомнить вам о том, как по вашему указанию ни в чем невиновных, арестованных НКВД людей, объявивших в знак протеста голодовку, «кормили» с применением силы, вплоть до введения физраствора в задний проход.
— Я не отдавал никаких на этот счет указаний! Это выдумка!
— А ваш приказ относительно коллективной голодовки в знак протеста против издевательств, избиений, завышения норм выработки на лесоповале в «предприятии 48/2» ГУЛАГа?
— Какой приказ? — спросил Берия.
— О расстреле всех, кто объявил голодовку.
Берия на мгновение растерянно развел руки, но тут же спохватился.
— Не знаю… Не помню…У ГУЛАГа были свои руководители. У меня нет больше вопросов. — Берия отвернулся и сел на массивный табурет, давая понять, что он больше не нуждается в присутствии прокурора. Руденко дал знать, дверь открылась, и он вышел.
Через двое суток Руденко сообщил Берия о нежелании Ворошилова и Маленкова встречаться с ним. Берия выслушал Руденко с недоверием и площадно выругался…