Берлин – Москва. Пешее путешествие
Шрифт:
Город Гагарин выглядел космически, но пах вполне по-земному. Я прошел через полузаброшенные деревни, через поля, где пастухи на лошадях объезжали стада в мягком свете осеннего дня. А теперь над площадью в Гагарине висело гигантское красное солнце, окрашивавшее серую улицу в алый цвет; вороны каркали, костры дымили, солнце сияло золотом на всех семи куполах собора, дерганный звук бас-гитары доносился из хип-хоп клуба, а парни в черных куртках стояли вокруг так, словно они лишь исполняли роли парней в черных куртках: так близко была Москва. В апреле 1961 года Юрий Гагарин первым полетел в космос, после чего его родной город, прежде называвшийся Гжатск, был переименован: ему было дано имя прославленного сына и завещано поддержание его культа. Мне было любопытно посмотреть, не сохранилось ли чего, связанного с именем Гагарина, может, его дом,
На каждом втором, третьем, четвертом доме была табличка с надписью о том, что и здесь некогда бывал Гагарин, здесь он сделал одно, а там – другое. Странно, но гостиница на площади Гагарина в этом городе, где все носило его имя, не называлась «Гагаринской». Она называлась «Восток». Восток! Я открыл деревянную дверь, шагнул внутрь и оказался на востоке56.
На следующее утро по пути в столовую я разговорился с одним москвичом. Он прорычал, что находится здесь в командировке, и предложил выпить пива. Я поблагодарил и спросил про дорогу.
– А я все-таки выпью! – сказал он, взяв бутылку, и насладился небольшой свободой, предоставленной ему по воле начальства. – Прежде трасса от Гагарина до Можайска была известна бандитскими нападениями, но сегодня, – он сделал большой глоток, – сегодня все спокойно.
«Спокойно». Мне нравилось звучание этого русского слова, его призрачная беспечность.
Я был в пути уже несколько часов, как вдруг почувствовал запах копченой рыбы. Двадцать, нет, тридцать палаток выстроились вдоль трассы. М1 превратилась в рыбный ряд, а он в свою очередь перешел в караван-сарай под открытым небом. Легковушки и грузовики останавливались, водители, многие с женами, прогуливались между палатками, выбирая рыбу получше. Люди в промасленных рубашках прикручивали гайки на колесах, которые только что заменили. Я спросил их, есть ли в пределах двадцати километров мотель.
– Нет, нет, – качали они головами, – Можайск. Можайск.
Но Можайск был для меня сегодня слишком далеко, до него еще целый день пути – что делать? Да ничего, просто идти дальше. Через некоторое время вновь показалось нечто, выглядевшее издали как стоянка бедуинов. Затем я увидел фирменные логотипы. Кто-то натянул веревки между деревьями и развесил на них на продажу огромные набивные полотенца со значками Феррари, Кока-колы, Мерседеса, но самого хозяина не было видно. Это было подходящее место для отдыха, но стоило мне усесться между полотенцами, как раздался окрик. Я отодвинул в сторону полотнище и увидел женщину. Тепло укутавшись, она сидела в придорожной канаве и ругала меня. Из-за блокнота в моих руках, она приняла меня за шпиона. Когда я прервал канонаду, чтобы сообщить, что не понимаю ее слов, поскольку недостаточно хорошо знаю русский, она меня передразнила:
– Я тоже плохо знаю русский!
Наша встреча завершилась сердечно. Я показал ей блокнот, и, когда она увидела плотно исписанные на чужом языке страницы, ее морщинистое лицо просияло:
– Писатель!
Мы еще поболтали, затем я пошел дальше.
Спустя пару часов в придорожной дымке показался монумент, постепенно его очертания все отчетливее вырисовывались на опушке леса по правую сторону, с каждой сотней шагов надпись делалась немного разборчивее. Монументальная надпись из бетона. Одно длинное слово. У меня заколотилось сердце: я ожидал этой встречи весь день. Я ускорил шаг. В 15 часов 22 минуты по московскому времени я преодолел мою последнюю границу: границу Московской области. Предпоследнюю, если быть точным, самой последней станет – еще три дня, три дня! – граница города Москвы. Я сел на основание монумента, многие из проезжавших мимо сигналили: они сделали это! Они оставили пустынную землю позади и были счастливы попасть в сферу влияния Москвы. Следующее, что мне попалось по дороге, – заправочная станция; здесь было кафе, а при кафе был туалет, а в туалете – умывальник. Я бросил рюкзак на землю, скинул рубашку, сунул руки под струю воды и вдруг почувствовал, как она теплеет, теплеет… Горячая вода! Меня пробил озноб. В этом придорожном клозете – горячая вода! Первая горячая вода за неделю. Я, как смог, залез с головой под кран и со стонами смыл с себя грязь: с лица, с волос, с шеи.
В кафе отдыхала группа пожилых западных туристов, сразу узнаваемых по сумкам на поясе, по бейсболкам и вечной опасливой отстраненности от происходящего вокруг. Туристы. Американцы. Смешно, но я понял в
Я поступил так, как поступал всегда, когда не имел понятия, что делать. Я пошел дальше. А поскольку уже смеркалось, и мне не хотелось пропустить ничего из того, что все-таки паче чаяния могло встретиться на моем пути, я прибавил шагу. Обескураживающей прямизне трассы я противопоставил свое упрямство.
От монотонности спасает монотонность, это было известно моим ступням, ногам, кулакам и обветренной коже. Время от времени я поглядывал в сторону, надеясь увидеть стог сена, или сарай, или, на крайний случай, какой-нибудь навес, однако не было ни стогов, ни сараев, вообще никакого убежища. Порой, когда совсем угасала надежда и расстояние между километровыми указателями, играя со мной злую шутку, растягивалось все больше и больше, я снова принимался считать шаги. Сотня, другая, еще одна и так далее до тысячи, и опять с начала. Это была простая, но сильная мантра, ее магия по-прежнему действовала. Так я шел дальше, не замечая, что сумерки постепенно переходят в ночь и что ночь уже давно наступила. Последний отблеск дня не исчезал до конца – реликтовый луч, за который я держался, с какого-то момента существовал уже только в моем воображении. Мое спокойствие перед лицом ночи происходило из того, что меня заботили только мчавшиеся навстречу огни, остатки же моего сознания сконцентрировались на ступнях, нащупывавших дорогу, на которую я не должен был упасть.
Я не знаю, насколько долгим был марш и как поздно уже было, циферблат моих часов не имел подсветки, а по километровым столбам невозможно было рассчитать время, потому что я их уже не видел. Что мне оставалось, кроме того, чтобы просто идти вперед, пока не наступит утро или что-нибудь, что сможет его заменить. В какой-то момент я заметил огонек между грузовиками. Я остановился, чтобы рассмотреть его повнимательнее, он тоже застыл на месте. Он не двигался, как другие. Я устремился к нему, приблизился, перешел на другую сторону трассы и вскоре добрался до слабо освещенного мотеля. Я вошел внутрь.
Две женщины за стойкой внимательно осмотрели меня, одна из них курила, а другая указала мне на табличку «Ремонт».
Мотель ремонтировали – это значило, что мне следует идти дальше. Но у меня не было сил. Еще минуту назад я мог бы шагать сквозь ночь до самого утра. Но теперь это было уже невозможно, теперь я уже находился здесь и видел, что здесь были столы, стулья, чай и еда. При тусклом свете в зале ужинали, пили и курили дальнобойщики. Внезапно я ощутил позабытый голод, боль в ногах, стук в висках. Я упал на стул, и ко мне подошла та, что с сигаретой. Я сказал, что ни за что не сдвинусь с места, что я очень устал и должен выспаться. Она посмотрела на меня с интересом, обдала меня запахом «травки», в ее черных глазах светилось ленивое любопытство кошки, еще не решившей, стоит ли добыча затрачиваемых усилий.
– Ремонт, да?
Она кивнула головой, как в замедленной съемке. Я сказал, что мне все равно: я могу спать на стройке, я буду доволен любым уголком, который мне предоставят, кроме того, я могу заплатить. Она повернулась к другой, они обменялись взглядами, которые я не понял, затем она сказала, что мне принесут еду и питье.
Кто-то взвизгнул. Женщина. У худого светловолосого водителя с жадным взглядом было две девицы, он уселся на колени к старшей, что сопровождалось громкими воплями. В дверях показался его напарник и позвал светловолосого, тот бросил женщин и направился к нему, после чего между ними завязался спор. Пять минут спустя оба вновь появились на сцене: блондин ворвался внутрь, схватил смеющуюся визжащую женщину, взвалил ее себе на плечо и устремился с ней к машине. Затем в зал вернулся его приятель и стал приставать к младшей, чтобы она шла с ним, но он был толстым и пьяным, она не желала с ним идти, снова раздались громкие крики. Когда я поел, пришла курившая женщина, принесла ключ, прикрепленный к деревянному шару размером с яблоко.