Берлин – Москва. Пешее путешествие
Шрифт:
На вокзале было много одетых по-столичному людей, они, наверное, возвращались с дач. Там, где останавливались автобусы на Москву, я увидел парочку хиппи: она – в ожерелье из деревянных пластинок, а он – в сверкающих никелированных очках, оба – в новенькой выглаженной камуфляжной форме и с огромными походными рюкзаками. Я посмотрел на мой уже совершенно грязный маленький рюкзачок и на потерявшие всякий фасон и цвет военные брюки, дрябло и убого болтавшиеся на ногах, – и вид этой парочки привел меня в неописуемый восторг. Вот приоделись! Совсем как я, три месяца назад выглядевший примерно так же, как эти москвичи.
Ничто
Общежитие, занимавшее два этажа, было ужасным. В соседней комнате бушевала безобразная ссора, с грохотом падали предметы, надо мной, по-видимому, заседал всероссийский съезд партии молотобойцев, любителей пива и галдежа, мимо моей не закрывавшейся двери каждые четверть часа проносилась одна и та же цыганка, направляясь в пропахший рыбьим жиром магазин за очередной игрушкой-покемоном. И на все это с небес обрушилась гроза.
Новый день был холодным, как никогда прежде. Я надел на себя все, что у меня было, и рюкзак стал невесомым – именно об этом я тщетно мечтал на протяжении стольких знойных дней этого долгого лета. Я стоял под дождем, передо мной в грязной лужице на красном прилавке остывал жидкий чай, в дополнение к нему рука из киоска выставила блинчики с мясом. Мои пальцы настолько закоченели, что я расплескал чай. Ночью погода переменилась – вслед за летом закончилась и краткая осень. Землю ожидала теперь лишь холодная мрачная зима, и все ощущали это: люди угрюмо брели по слякоти, неохотно встречая предвестия зимы. Все, пора. Пора завершить путь. Пора мне уже дойти.
Я добрался до М1, но и здесь все изменилось. Прежде нередко случалось так, что я целыми днями напрасно ждал, что на горизонте появится мотель или, на крайний случай, какой-нибудь жалкий магазинчик. Теперь было вдоволь заправочных станций и мотелей, а на полках магазинов было почти все, что можно купить у немецкого автобана. Западная еда для кошек. Западная туалетная бумага. Глянцевые журналы, полные сверкающих автомобилей и голых тел. Я больше не мерз, от ходьбы я согрелся, а шел я теперь быстрее, стремясь наконец дойти; зато начала мучить головная боль, все больше и больше становилось куч мусора, многие из них горели, трассу то и дело заволакивал плотный черный дым. Позади меня завыла сирена – черные правительственные автомобили с затемненными стеклами мчались в Москву.
В Кубинке я увидел первый московский порше, а вскоре после этого – первый снег. Я и в правду был совсем близко к цели.
Черная кошка лежала на дороге, будто спала, необычно крупная, как небольшая собака, ее блестящая шерсть была совершенно невредима, только череп раздроблен. Я инстинктивно уклонился от этой близкой смерти: не хотел рисковать встречей с тем,
– Из-за кошки?
Девушка отрицательно мотнула головой.
– Могу ли я помочь?
– Зажигалка есть?
– Промокла.
– А машина?
– Нет.
– А нельзя у тебя переночевать? Только на одну ночь, а утром я уйду.
– Я не здешний и сам ищу, где переночевать.
Сквозь ее слезы прорвалось презрение. Она закричала:
– И чем ты хочешь мне помочь?! Я знаю, кто ты. Ты музыкант. Еще один чертов музыкант!
Теперь я понял, что с ней случилось. Она снова зашлась в истеричных рыданиях, затем сказала вполне серьезно:
– Да, ты можешь кое-что для меня сделать. Спой!
– Но я плохо пою.
– Здесь тебя никто не услышит, здесь только машины.
– Но вы слышите меня.
– Давай, пой!
У меня в голове вертелась только одна мелодия: «Я люблю тебя». Я уже серьезно подумывал, не спеть ли ее, в конце концов, девушка была права: никто меня не услышит. Но тут остановился автомобиль, и девушка уехала.
Хозяйка киоска «47-й километр» – столько мне оставалось до Москвы – сказала, что за лесом расположен дом отдыха Союза писателей. Я немного поблуждал по округе: здесь было полно советских домов отдыха для всяких заслуженных людей, а завтра мне предстоит пройти мимо писательской деревни Переделкино. В конце длинной улицы, где были сплошь живописные сельские дома, я наткнулся на здание, которое искал.
Пока администратор изучала мои документы, на экране телевизора появился российский президент, он как раз был с визитом в Берлине. Ко мне обратился толстый парень:
– Доллары поменяешь?
На следующее утро директор дома отдыха, изысканная пожилая дама, созданная для того, чтобы украшать своим присутствием литературные вечера, но никак не для того, чтобы заниматься бизнесом, почти плакала:
– Эти приезжие!
Она достала платочек.
– У нас такие ужасные постояльцы!
Теперь и на самом деле показались слезы.
– Что за времена!
Эти времена обернулись для меня большой удачей, учитывая, что накануне шел дождь и ударили первые заморозки. Государство выделяло все меньше денег, поэтому директору приходилось сдавать комнаты. Но я, конечно, понимал, что она имеет в виду; она действительно не знала, что делать. Я видел у входа доску с именами писателей. В этом доме останавливались Анна Ахматова, Марина Цветаева – стойкая, неприкаянно кружившая по Европе бедная русская колибри57, и многие другие. Лицо директора прояснилось, когда я назвал эти имена:
– Вы знаете их? Слава Богу! Большинство приезжих не знают ничего, у этих людей нет ни малейшего понятия о том, в каком месте они находятся!
Она яростно взглянула во двор, где мужчины в черных кожаных куртках усаживались в свои новые огромные автомобили, достала небольшой пузырек с лекарством из холодильника, перекрестилась и простилась со мной, как с тайным посланцем Литературы.
Утро было ледяным, но зато небо прояснилось. За полчаса до полудня я в последний раз развернул карту: Москва, город.