Берлинский дневник (1940-1945)
Шрифт:
Суббота, 12 августа.
Получила письмо от Марии Герсдорф. Пишет в самых завуалированных выражениях. Очевидно, многое не может сказать…»Все так грустно и неутешительно…» Я не теряю надежды, что она имеет в виду первый процесс, но тем не менее очень тревожусь.
Приехала из Карлсбада Антуанетт Крой с мужем. Она сообщила нам последние сведения из Парижа. Она часто виделась там с Джорджи. Оказывается, он предложил достать ей через свои связи в Сопротивлении поддельное удостоверение личности, чтобы она могла расторгнуть свою помолвку и остаться во Франции до конца войны. Он даже привез это удостоверение на вокзал, когда она уезжала, в надежде, что в последний момент она передумает!
Пятница, 18
Плавали голыми в озере. Живем тихонько и с виду беззаботно, но постоянное беспокойство, как железный обруч, который стягивает голову все туже и туже. Мой отпуск, пошедший, как я полагаю, на пользу моему здоровью, заканчивается через три дня. Как ни странно, я этому рада, потому что тишина здесь невыносима. Кроме того, иногда бывает трудно с родителями, которые часто не проявляют понимания, возможно, потому что ничего не знают, но начинают что-то подозревать, беспокоятся за меня и требуют полной откровенности. А я им почти ничего не рассказываю, чтобы их не расстраивать, и от этого делается еще хуже.
Берлин. Вторник, 22 августа.
Приехала в Берлин сегодня рано утром и сразу пошла к Марии Герсдорф. Она завтракала. Я спросила ее, какие новости. Она взглянула на меня в изумлении. «Так ты не знаешь? Адам, Хафтен, Хельдорф, Фрици Шуленбург и многие другие были приговорены к смерти и повешены в прошлую пятницу!» Я сейчас же позвонила Лоремари Шенбург, но она не могла выговорить ни слова, сказала лишь, что немедленно приедет. Мария сказала, что теперь все усилия Лоремари направлены исключительно на то, чтобы выяснить, где находится наш граф Шуленбург. Он исчез вчера вечером.
Пришла Лоремари, мы сидели на ступеньках и невидящими глазами смотрели на окружающие развалины. Она парализована происшедшим. Однако она не уверена, что Адама действительно повесили. Ходит слух, что он единственный, чью казнь отложили.
11 августа Министерство иностранных дел было извещено о том, что Тротта приговорят к смерти на ближайшем заседании Народного суда, во вторник 15-го или в среду 16 августа.
Но позлее Мартину Борману сообщили, что «поскольку Тротт несомненно многого не сказал, смертный приговор, вынесенный Народным судом, не приведен в исполнение, с тем, чтобы (осужденного) можно было использовать для дальнейшего выяснения обстоятельств».
Тони Заурма присутствовал на процессе, что уже само по себе удивительно, так как допускают только специально отобранных зрителей. Лоремари ждала снаружи в машине. Когда он вышел, он не выдержал и заплакал. Все обвиняемые признали, что хотели убить Гитлера. Хафтен сказал, что если бы он мог, то попытался бы сделать это снова. Он назвал Гитлера бичом Германии и величайшим злодеем, который привел страну к пропасти и отвечает за ее крушение. Судья Фрайслер спросил его, понимает ли он, что то, что он говорит, — это государственная измена. Хафтен ответил, что он знает, что будет повешен, но взгляды его от этого не меняются.
Хотя на самом деле Ханс-Бернд фон Хафтен был против убийства Гитлера по этическим соображениям, в отличие от Тротта, он, по-видимому, никогда не сомневался, какова будет его судьба, если переворот закончится неудачей. Поехав за город и попрощавшись с семьей, он вернулся в Берлин, где его арестовали одним из первых.
Адам сказал, что Гитлер пришел к власти обманным путем и что многие присягали ему против воли. Он сказал, что хотел положить конец войне, и признал, что вел за границей переговоры с представителями враждебных держав. Хельдорф сказал, что желал свержения Гитлера со времени Сталинграда, что он является угрозой для страны.
Тони говорил, что все они были бледны, но трудно было сказать, пытали ли их. Я уверена, что пытали, поскольку при последней нашей встрече Адам сказал мне, что будет все отрицать, для того чтобы выпутаться
Я добрела до министерства и поднялась к Джаджи Рихтеру и Алексу Верту, которые были одни. Мы говорили только шепотом. Алекс сказал, что он знает, что Адам еще жив, так как они установили контакт с одним полицейским, присутствующим при казнях. Все остальные мертвы. Хельдорфа повесили последним, чтобы он видел, как умирают остальные. Оказывается, их не просто вешают, а медленно душат фортепианной струной на крюках мясников, и что к тому же им делают инъекции сердечных стимуляторов, чтобы продлить агонию. Утверждают, что умерщвление снимается на пленку и Гитлер открыто злорадствует, просматривая эти фильмы у себя в ставке.
Казни происходили в тюрьме Плетцензее, недалеко от тюрьмы на Лертерштрассе, где содержалось большинство осужденных. Поскольку в Германии не было виселиц (обычно казнили путем отсечения головы), то к железной балке, имевшейся в потолке камеры для казней — отдельного сооружения в пределах тюремного комплекса, — прикрепили обыкновенные крюки для подвешивания мясных туш. Казни снимали на пленку, освещая камеру софитами. На них присутствовали Главный прокурор рейха, несколько охранников, два кинооператора и палач с двумя своими помощниками. На столе стояла бутылка коньяка — для зрителей. Осужденных вводили по одному; палачи надевали им на шею узел (Гитлер распорядился заменить веревку фортепианной струной, чтобы смерть наступила не от перелома шеи, а от медленного удушения); и пока они бились и дергались, некоторые целых двадцать минут, а кинокамеры стрекотали, палач — известный своим циничным юмором — отпускал непристойные шуточки. Потом пленку доставляли в ставку Гитлера, чтобы тот мог потешить себя. (Зато один из кинооператоров сошел с ума!) Здание тюрьмы Плетцензее теперь мемориал.
Жену Адама Клариту тоже арестовали. Ей не позволили увидеться с Адамом после того, как ему вынесли приговор. Я мало ее знала, так как последние несколько лет она жила больше за городом со свекром и свекровью. Их девочек тоже взяли гестаповцы, и никто не знает, где они находятся, но Алекс развернул бешеную деятельность, чтобы их вызволить.
Узнав об аресте Адама, его жена Кларита помчалась в Берлин в надежде увидеть его, но тщетно; в ее отсутствие гестаповцы забрали их дочек, одной из которых было два с половиной года, другой — девять месяцев. В день суда над Адамом Алекс Берт попытался провести ее в здание суда, но их увидела уборщица и донесла на них эсэсовскому охраннику. Последний, к ее удивлению, попробовал наоборот помочь ей пройти — но безуспешно. Когда она тем не менее поблагодарила его, он пробормотал: «Мы все понимаем!» Через два дня и Клариту арестовали.
Теперь я живу у Лоремари в квартире Тони в двух шагах от Курфюрстендам. В квартире две комнаты, где почти нет мебели — только два дивана, а также кухня и ванная. Тони мечется между своей ротой, расквартированной за городом, и Берлином — главным образом для того, чтобы не спускать глаз с Лоремари, которая, по его убеждению, следующая на очереди. Он даже боится оставлять нас одних по ночам. Нам не хватает постельного белья, но стоит такая жара, что это не важно.
Лоремари действительно в большой опасности; она ходит в штаб-квартиру Гестапо практически каждый день, пытаясь что-нибудь разузнать. Отто Бисмарк установил контакт с инспектором Гестапо, в ведении которого находится досье Готфрида; тот сказал, что дело Готфрида «очень серьезное»; Фюрер, сказал он, к замешанным в 20 июля безжалостен до одержимости; он каждый день звонит в штаб-квартиру Гестапо узнать, скольких еще повесили. Человек, с которым там контакт у Лоремари, говорит, что когда Гестапо хочет выиграть время — а именно так они, видимо, поступают в некоторых случаях для того, чтобы побольше узнать о заговоре, — Фюрер впадает в бешенство и требует, чтобы они поспешили.