Бернард Мандевиль
Шрифт:
На страницах «Басни о пчелах» мы находим и обсуждение вопроса о роскоши и бережливости, которое в политической экономии продолжалось еще и в XIX в. «Широко распространено мнение о том, что роскошь губительна для богатства всего государства в такой же мере, как и для каждого отдельного человека, ей предающегося, и что всеобщая умеренность обогащает страну таким же образом, как и та, которая носит менее общий характер и увеличивает владения отдельных семей. Признаюсь, что, хотя я обнаружил людей гораздо умнее меня, которые придерживаются этого мнения, я не могу не выразить свое несогласие с ними по этому вопросу», — писал Мандевиль (2, 118—119). Сам он отмечал пользу расходов, расточительности, лишь бы это создавало спрос и увеличивало занятость, заставляло «трубы дымиться, а всех торговцев улыбаться». Расточительность не менее необходима обществу, чем скупость; расточительность возвращает обществу то, что было отнято у него скупостью. И эти две дополняющие друг друга крайности в большой торгово-промышленной стране, где имеется множество людей, которых надо тем или иным способом побудить работать, не может заменить умеренность, уместная в маленьких обществах скромных людей, которые довольствуются немногим и хотят жить в покое. Именно рас-томительность, этот благородный грех, не дает людям сидеть без
Завершая характеристику социально-экономических взглядов Мандевиля, отметим, что он был родоначальником концепции, согласно которой производительными являются все профессии, даже самые непроизводительные. Если даже прихоти и капризы способствуют занятости населения и вызывают к жизни новые производства, то почему не могут быть полезными и преступления? Вор, укравший деньги у богатого скряги, пускает их в обращение и тем самым приносит пользу обществу, а взломщики и грабители дают работу множеству ремесленников и кузнецов и заставляют техническую мысль изобретать новые виды запоров и замков. Вместе с тем, если бы не было преступников, то что бы делали чины уголовной юстиции, тюремщики, палачи и другие? Для динамичного, развивающегося общества всеобщей занятости с «производительной» точки зрения оказываются нужными и всевозможные непроизводительные профессии. Указывая на эти соображения автора «Басни о пчелах», К. Маркс в «Теориях прибавочной стоимости» вместе с тем заметил: «Только Мандевиль был, разумеется, бесконечно смелее и честнее проникнутых филистерским духом апологетов буржуазного общества» (1, 26, ч. I, 395).
Да, Мандевиль видел даже самые крайние следствия, которые вытекали из рассматриваемой им модели социально-экономических отношений. Но сам он твердо стоял на позиции правового мировоззрения. Он считал, что пороки частных лиц складываются в благо общественного целого лишь в условиях политического управления, для которого законы имеют то же значение, что «жизненные духи» для тел одушевленных существ. И неоднократно предостерегал читателей от неверного толкования своей концепции как оправдывающей или даже провоцирующей в обществе преступность. Некоторые усматривали здесь непоследовательность или даже противоречие во взглядах Мандевиля. Однако источник этого противоречия в конечном счете коренился в самой социальной действительности. Общество, которое создавало свое богатство всеми средствами, в том числе и преступными, вместе с тем нуждалось и в защите своего богатства от преступных посягательств. И Мандевиль, который стремился правдоподобно описать это общество, не мог предпочесть требования абстрактной логики чувству живой реальности.
Итак, он считал, что стране нужен правопорядок — мудрые, неукоснительно выполняющиеся законы и беспристрастное правосудие. Преступника создает возможность совершать преступление. А такую возможность открывают не только небрежность при запирании дверей и окон, мягкосердечие присяжных и судей и частые помилования, но и прежде всего многочисленные примеры тех, кто, как всем известно, виновен, однако ухитряется избежать наказания. Мало кто предпочитает безопасность общества своему собственному покою и благополучию. Это касается и тех, кто призван осуществлять правосудие. Между тем если бы люди не имели оснований сомневаться в том, что преступление всегда повлечет за собой должное наказание, то и самих преступлений, и казней было бы намного меньше, чем теперь. «Поэтому там, где законы просты и суровы, всякие послабления при их выполнении, мягкость присяжных и частые помилования в основном представляют собой гораздо большую жестокость по отношению к густонаселенному государству или королевству, чем применение дыбы и самых изощренных пыток» (2, 247).
Мандевиль формулирует еще целый ряд условий правильного, по его мнению, политического управления обществом. «Народ необходимо держать в страхе, но нельзя насиловать умы людей и позволять духовенству принимать большее участие в государственных делах, чем определил им наш спаситель в своем завете» (2, 122—123). Христианская добродетель совершенно несовместима с мирским преуспеянием и величием, и мирским амбициям духовенства может служить лишь извращенное христианство. Эту антиклерикальную идею, так же как и свои соображения в защиту веротерпимости, Мандевиль подробно развил в книге «Свободные мысли о религии, церкви и национальном счастье». По его образному выражению, государство как целое так же не может быть связано с какой-либо религией, как социальный организм не может иметь ни печени, ни легких, ни глаз, ни ушей в буквальном смысле этих слов. Конечно, утверждал Мандевиль, люди могут объединяться для отправления публичных богослужений и для осуществления культовых действий, однако для самой религии есть только одно место — сердце отдельного человека. Что может в лучшем случае сделать для христианской религии законодатель, так это узаконить ее, обеспечить свободу ее исповедания и защитить от любых нападок. И это он призван сделать, исходя как из интересов общества в целом, так и из интересов самого правительства. А вопрос о сущности христианства остается частным делом каждого отдельного человека. Мандевиль, верный идеям Локка, подобно ему, отстаивал и право на свободу совести, и принцип отделения церкви от государства.
Наконец, он считал очень важным благоразумно вершить иностранные дела и иметь хорошую разведку за границей, чтобы быть осведомленным о внутреннем положении других стран. Тогда, противодействуя одним странам и помогая другим, можно поддерживать выгодное для себя соотношение сил. И тогда никакие другие государства, как и никакие пороки, не будут представлять опасности. И та суверенная власть, которая сумеет искусно управлять страной, сделает ее могучей и процветающей. Истории известны некогда великие государства и знаменитые империи, которые пришли в упадок и разрушились. И причиной тому было отнюдь не божественное наказание, ниспосланное им за их грехи,
X. Мысли об образовании
Как обычно, он начинает с изощренного психологического анализа, с рассмотрения мотивов, которыми руководствуются в своей заботе о бедных детях все эти лавочники и торговцы, священники и попечители, состоятельные благотворители и рядовые прихожане. И конечно же он обнаруживает, что всеми ими в этой их кипучей деятельности движет отнюдь не христианское милосердие, не понимание интересов страны, а собственный эгоизм, тщеславие и властолюбие. Однако это лишь прелюдия. Главные возражения Мандевиля против благотворительных школ связаны с идеей о необходимости «определенной доли невежества в хорошо организованном обществе». Общество не сможет долго существовать, если наряду со многими его членами, живущими в праздности и довольстве, в нем нет и огромного числа людей, им прямо противоположных, работающих в поте лица не только за себя, но и за других. Чтобы такое общество было счастливым, а народ был доволен даже своим жалким положением, необходимо, чтобы огромное большинство оставалось бедным и невежественным. Знания разнообразят, умножают человеческие желания, а чем меньше желает человек, тем легче могут быть удовлетворены его потребности. Из этих посылок Мандевиль развивает свою аргументацию против благотворительных школ. Посещение школ детьми бедняков — для общества бессмысленная потеря времени. Гораздо лучше и для общества, и для самих детей, если дети как можно раньше займутся трудовой деятельностью. Ведь те, кто значительную часть своей юности тратит на то, чтобы научиться читать, писать и считать, ожидают — и не без оснований — получить такую работу, где эти знания могут им пригодиться; большинство из них начинает смотреть с презрением на физический труд, означающий самое низкое положение в обществе и приносящий самое ничтожное вознаграждение. Так образование «делает их неспособными к физическому труду, который в каждом цивилизованном обществе является их прямым назначением и уделом, на который они не должны роптать или жаловаться» (2, 269).
Между тем в настоящее время в Англии сложилось такое положение, отмечает Мандевиль, что бедняков едва хватает для выполнения необходимых для существования общества работ. «Соотношение частей в обществе нарушено, и основная масса народа, которая всюду должна состоять из трудящихся бедняков, не знакомых ни с чем иным, кроме своей работы, слишком мала по сравнению с другими частями» (2, 272). Всякий норовит избежать грязного физического труда или же требует за него непомерно высокую плату. Каждый стремится поменьше работать, но побольше подзаработать. На одного купца приходится десяток счетоводов, в деревнях не хватает работников, поищите лакея — и вы сразу же найдете дюжину, но все они будут дворецкими. Высокая цена на продукты питания и на труд повышает себестоимость промышленной продукции и, следовательно, товаров, идущих на мировой рынок. Это уже начало сказываться на суконной промышленности, производящей почти две пятых английского экспорта. Другие страны благодаря более дешевому труду и более низкому уровню жизни своих рабочих уже начинают производить ткани из купленной английской шерсти дешевле, чем это обходится самой Англии. Поэтому не благотворительное обучение детей бедняков чтению, счету и нравственному поведению, способное породить у них презрительное отношение к тяжелой работе в качестве рабочих и батраков, а, напротив, «воспитание их в невежестве» и как можно более раннее приобщение к физическому труду помогут сделать продукты питания и труд в стране дешевыми. «Это — благородный и мужественный способ противодействовать нашим торговым конкурентам и по достоинству превзойти их на зарубежных рынках», — заключает Мандевиль (2, 285). Столь откровенная, обнаженная точка зрения в то время вызвала шумное негодование. Сейчас трудно определить, кого среди возмущавшихся этим не лишенным цинизма предложением было больше — искренних человеколюбцев или же святош и ханжей. Но пройдет несколько десятилетий, и история по-своему реализует рекомендации Мандевиля, когда промышленная революция, ужесточив капиталистическую эксплуатацию, ввергнет английский рабочий класс в такую бездну нищеты и невежества, о которой наш философ не посмел бы и подумать.
В «Опыте о благотворительности и благотворительных школах» есть и страницы, посвященные классическому школьному и университетскому образованию в Англии, где Мандевиль высказывает целый ряд предложений по их усовершенствованию. И здесь в основе его рекомендаций, так же как и критики благотворительных школ, лежало ясное понимание тех перспектив буржуазного развития, которые открывались перед страной. В постановке образования должно руководствоваться здравым смыслом, как и в торговле. В каждом графстве надо иметь одну или несколько больших государственных школ, где бы изучались латинский и греческий языки, а все мелкие частные школы упразднить. Совершенное знание латыни необходимо всем, кто намерен посвятить себя ученым занятиям, стать адвокатом, врачом или аптекарем. Однако для молодых людей, которые впоследствии должны добывать себе средства к жизни при помощи тех профессий и занятий, где латынь ежедневно не требуется, она бесполезна, а изучение ее — бессмысленная трата и времени, и денег.