Бернард Шоу
Шрифт:
Неизменной мишенью служили ему музыкальные увеселения венценосных гостей Лондона. Программу, представленную в «Ковент-Гардене» в честь персидского шаха, он назвал «нелепейшей стряпней: другой такой не разыскать даже в анналах парадных концертов. Несомненно, здесь потрудился комитет, примиривший самые разноречивые мнения. Мнение первое: у шаха очень заурядный, отчасти далее вульгарный европейский музыкальный вкус — пусть, значит, послушает увертюру к «Вильгельму Теллю». Мнение второе: шах — идиот, а посему побалуем его сценой безумия из «Лючии». Мнение третье: шах — человек основательной художественной культуры, серьезной, строгой, немецкой. Пусть
Тогда еще было в обычае подносить венки и корзины цветов любимым певцам по окончании их арии. Австралийской примадонне мадам Мельба, писал Шоу, «через рампу пихали цветы в огромных корзинах, которые английские леди и джентльмены волокут с собой в театр и всучивают певцам в минуту безудержного восторга».
Он не преминул отметить, что виновники этих почестей неизменно поражаются подношениям, а лучше бы они на минуту «взяли в толк, как это можно согласовать: восторженный переполох чувств и венок в рост доброму колесу. Безумие, да и только».
Дирижерам, певцам, всем деятелям оперного театра, антрепренерам, режиссерам, братьям-критикам — никому Джи-Би-Эс не давал спуску. Он признавал за собой «ту способность видеть вещи в истинном свете, которую люди, ее не имеющие, зовут цинизмом».
Он и читателям объявил напрямик их недостаток: «Джон Булль только потому такой скучный малый, что не умеет шевелить мозгами играючи — любит попотеть за этим делом». Ум англичанина так неповоротлив, говорил он, что раскачать его стоит напряженных и до отчаяния серьезных усилий. Чувство прекрасного у среднего лондонца заглушено настолько, насколько это возможно в живом человеке.
Шоу критиковал программы Филармонического общества, рекомендуя «обязательное устранение дирижеров в возрасте 95 лет, желательно с помощью «камеры смерти» [52] . Ведущих профессоров музыки — Фредерика Коуэна, Александра Маккензи, Хьюберта Пэрри и Вилльеза Стэнфорда — он так расписал, что делается ясно, почему их всех возвели в дворянство. «Я убежден, — говорил Джи-Би-Эс, — что литературное произведение много сложнее музыкального, но мне всегда хватало своего ума разобраться в нем без профессоров». Вот как он обошелся с ораторией Стэнфорда «Рай»: «Да и кто я, собственно, чтобы верить мне, а не знаменитым музыкантам? Сомневаетесь, что «Рай» — шедевр? Спросите тогда д-ра Пэрри и д-ра Маккензи — они превознесут ораторию до небес. А против д-ра Маккензи не поспоришь: ведь это он сочинил «Veni, Creator» [53] , высшее достижение музыки, по авторитетному свидетельству профессора Стэнфорда и д-ра Пэрри. Не знаете д-ра Пэрри? Ну как же — автор «Блаженных двух Сирен». О достоинствах этой вещи прекрасно судят д-р Маккензи и профессор Стэнфорд».
52
Место, где усыпляют кошек и собак.
53
Шутка Шоу: «Старая слава» — государственный флаг США.
Между прочим,
Не жаловал Шоу и тяжеловесные творения мировых знаменитостей: «Реквием» Дворжака так основательно умаял Бирмингем, что был единогласно сочтен произведением исключительно глубоким и выразительным, о чем имею честь сообщить, давясь от смеха. Не буду более касаться этого предмета: пусть рухнет сам от чудовищной своей тяжести. И потом, мне не хочется подводить капельдинера, который в четверг утром помог мне найти мое место, отрекомендовав меня своему коллеге как «благодарного слушателя».
Об «Искуплении» Гуно он писал: «Что тут долго говорить? Пьеса совсем не скучна, если вы проявите осторожность и, сильно запоздав к началу, уйдете задолго до конца». «Реквием» Брамса он нашел до безобразия унылым; после него самые нудные похороны покажутся балетом: «Есть жертвы, которых нельзя требовать от человека дважды, «Реквием» Брамса — в их числе». В будущем подобрев к Брамсу, он, однако, не пошел дальше заявления, что, разобравшись в «Реквиеме» как следует, находит его весьма забавной вещицей.
Подобно всем великим эссеистам, Шоу выдавал себя с головой в своих критических статьях. Особое обаяние им придают его прихотливые вкусы; за своеобразием статей четко выступает незашифрованный автопортрет.
Шоу умел быстро взять нужный тон: «Сравнение мое хромает — ну, да не беда, сойдет и оно — нам бы только поскорее найти общий язык». С каждой страницы так, кажется, и несется его проказливый смех. Откройте наудачу любой том, и вы тотчас нападете на фразу, которую иначе, как шовианской, не назовешь:
«Я не признаю никаких иллюзий — кроме приятных. Хотя я еще не старик, ко уже приобщился к вечной мудрости».
«Не спорю: может, я не знаю того и вполовину, что вы заключаете из моих статей. Но в царстве глухих и одноухий — король».
«Как-нибудь соберусь и напишу приложение к «Советам молодым музыкантам» Шумана. Назову «Советы старым музыкантам» и в первом же пункте обозначу: не спешите возражать Джи-Би-Эс — он никогда не возьмется писать о музыке, не разузнав прежде о сем предмете раз в шесть больше вас».
«Я не пью, не курю, и, когда обстоятельства вынуждают меня к безделью, впору хоть в жулики определяться со скуки».
«У меня такой несчастный характер, что, окажись я даже в раю, сейчас стану искать себе дела, чтобы потом заслужить свою радость. Скажем — один небесный вечерний час ценой двухнедельного тяжкого труда. Самая это жуткая вещь — счастье (страшнее его разве лишь несчастье); на этом в конечном счете и срываются авторы ораторий — от Гуно и Мендельсона до Генделя».
«Без малого двадцать лет я держу себя в жесткой узде и благодаря постепенному затуханию природных способностей стал наконец настолько серой личностью, что соотечественники почтили меня званием серьезного человека. Но в иных сферах, наверно, еще смотрят на меня с подозрением».
«Никто не сравнится со мной в умении по любому поводу расхваливать себя и свой товар. Но я никогда не докучал публике, ища похвалы… По мне худая слава — все же слава».
«Как правило, я не отваживаюсь заиметь мнение о художнике, покуда не удостоверюсь лично, что мое мнение верно».
«Вытерпев долгую нервотрепку фортепианного вечера, я знаю один способ остыть и успокоиться: пойти к опытному зубному врачу».
«И всего-то надо перестрелять какую-нибудь дюжину лиц, чтобы оставить Лондон без единого хорошего оркестранта».