Берсерк любви
Шрифт:
После новости ощутил натиск сердца на ребра. Но, как крепость сдерживает натиск, так и он умерил пылкость лица. Только нехорошо блеснули глаза. Наконец усадил деревянную черепицу Вальхаллы на руку, и с излишним остервенением схватил меч, а также резанул:
– Начнем!
– Ешь меня тролли! Ты никак не забудешь?
Аго ощутил, как жар изнутри обжег лицо.
– А ты не забыл…, – ударил плоскостью клинка о щит, – …как прошлый раз, нахватал от меня синяков.
– Агилульф, поспеши к отцу! – крикнул, вышедший на крыльцо оруженосец герцога, – прибыли гонцы королевы.
– Держи, –
Уже около крыльца услышал запоздалый ответ находчивого друга: «Просто ты сговорился с хитрецом Локи, потому так твой меч синячил мне спину».
«Она помнит. Вот и я не забыл». Опять накатила сердечная нега, что искрила в груди, а потом вытекла как из дырявого сосуда. Остался только горелый налет. После темной, как туча, вести – спустя зиму после их беседы на озере – о помолвке Аутари с дочерью баварского герцога. Долго не верил. Затем почти забыл. Но в середине того же лета туринский епископ Ладвиг, потряхивая от волнения жиденькой бородкой, принес книгу. И держал, словно мать младенца.
– Понтифик Пелагий передал королеве только… два…два таких Евангелия. И…и она отдала одно мне, если я… нет, ты…, мы проникнем в ядро знаний, – запинался пухлый старикашка, поглядывая с надеждой и верой, – Я… обещал ей, что… се…семена истины взойдут из этих молитвенных те…текстов.
От этих воспоминаний Аго почувствовал, как губы кривятся в ухмылке – епископ не сдержал обещание.
3
– … Значит, Аутари настолько плох, что пора выбрать короля, – сказал отец величаво – густым голосом, когда Аго вошел в главный зал.
Гундоальд стоял спиной к входу с двумя квадратными баварами – наемниками по бокам и чуть сзади. Макушкой он едва доставал им до плеч и смотрелся квелым кувшином, зажатым между двумя бочками. Ножи дневного хозяина неба раскидали сумрак по каменным углам. Ансвальд, герцог Турина, сидел за деревянным столом шириной с повозку, а по длине уселись бы две дюжины воинов, едва касаясь плечами. Вдоль стен дымили факелы, добавляя в спертый воздух горечь смолы.
– Королева призвала всех герцогов собраться немедля.
Аго встал слева от герцога. Другую сторону неизменно занимал верный скильпор – оруженосец.
– Приветствую тебя, Гундоальд, сын Гарибальда – кивнул Аго, – Как нам принимать столь высокородных гонцов?
По безволосому лицу брата Тео не скользнуло ни тени обиды или злобы, будто камни – слова, упали в озеро, но не тронули водную гладь.
– Теоделинда просила, чтобы я с отрядом сопроводил герцога в столицу.
Герцог наклонился и хлопнул мясистыми перстами по дубовым доскам. Борода, что скрутилась с длинным лесом головы, заколыхалась русо – серебристыми волнами. Аго видел, что отец задет за живое. От упоминания баваров он всегда морщил лицо и ругался с приподнятой верхней губой.
– Баварская Рюг4, что скоро назовут вдовою, присылает наемников охранять меня?!
Аго удивился спокойствию бавара: у Гундоальда только уголок рта на миг приподнялся в презрительной ухмылке.
– На границе франки собирают войско. И много говорят
– Лесная дева совершила лишь грабеж двух крестьянских повозок, – решил он вмешаться, – и обобрала несколько пьяных воинов. Остальные кровожадные подвиги – пока слухи.
Иссиня – серые глаза Гундоальда, словно ножи резали герцога, а затем воткнулись в Аго.
– С вами или без вас через три ночи герцоги начнут свару из-за королевской власти, – сказал он, – Мы стали лагерем в пяти милях от замка. Уйдем обратно с рассветом.
Бавары повернулись к дверям, а герцог встал и расправил плечи.
– Мы тоже оседлаем коней с рассветом, – и продолжил вслед баварам, – Оставайтесь, чашник к вечеру поднимет кувшины крепкого меда, что пылится в подвалах, а горячая дичь ублажит желудки. Несколько деревьев примут дары богам.
Будучи в дверях, Гундоальд резко остановился, словно наткнулся на сомкнутые щиты римского легиона, а лицо побагровело. Бочкообразные воины потянули мечи из ножен. Два стражника – лангобарда опустили копья. Аго сделал три шага вперед, показал открытые ладони и выставил между полными губами плотные ряды зубов.
– Отец говорит о телятах! Всех невольников мы отдаем за солиды5 в рабство альдиям и знати.
Он знал, что некоторые семейства все еще орошают дубы и буки кровью пленников вне походов и войн. Бавары, как неуклонные последователи догм христианства, пылали гневом и устраивали смертельные стычки.
Мечи спрятались, а розовая бледность вернулась Гундоальду.
– Постельничий устроит вас, как подобает, – добавил Аго.
Он повернулся к отцу. Герцог уже опустился на высокий, из грубых досок стул, чью спинку венчала голова быка. Оберёг Турина мертвыми глазами и белыми рогами смотрел вслед ушедшим баварам.
– Отец, я дойду с тобой до лагеря. Потом осмотрю места, где встречали Лесную Деву.
Герцог кивнул. Аго поразился, как прежде крепкое тело отца уже переполнилось годами и битвами. Из-за смерти жены и дочурки седина рано поразила волосы. Тогда случилась страшная напасть: у людей в паху, горле и подмышках надувались шишки величиной с финик, затем нестерпимый жар и на третью ночь – все. Ночи и зимы жестоко избороздили лицо. Сказалась и передача Аутари половины земель герцогства для укрепления власти короля. После десяти лет междоусобиц королевство трещало под ударами франков, аваров и римлян. Только единение под короной удерживало герцогства вместе, словно нить стягивала бусины ожерелья.
Герцог поднял глаза на сына. Аго ощутил их глубину и теплоту, что будила в нем твердость и неустрашимость с четырнадцатой зимы, когда отцовская ладонь сжала его пальцы на рукояти меча.
– Дружба с баварами вышла Аутари боком… Думаю его отравили. Но мы выберем короля…и чтобы ум блистал под короной.
– Отец, каждое копье и меч годятся нам против франков.
Герцог стиснул губы от досады.
– Аго, что случилось с тобой за последние две зимы? Раньше свирепо бросал себя и всех в вихрь булата. А теперь избегаешь обагрить клинок… как было под Удине. Гразульф из Фриуля до сих пор судорожно креститься.